Человеческая несправедливость взяла верх над безвинным предметом. Стоило этой казни свершиться, как вновь отворилась дверь и скрип ее тотчас же привлек внимание принца; г-н де Конде заметил, как на пороге, следуя на цыпочках за отвратительной личностью по имени Лану, настороженно оглядываясь и прислушиваясь, появилась мадемуазель де Сент-Андре.

IX. ТУАЛЕТ ВЕНЕРЫ

Когда мы сказали: «Следуя на цыпочках за отвратительной личностью по имени Лану», то ошибались, но не насчет Лану, а насчет мадемуазель де Сент-Андре.

Очутившись в зале Метаморфоз, мадемуазель де Сент-Андре более не следовала за Лану, а шла впереди.

Лану задержалась, чтобы затворить дверь.

Девушка остановилась перед туалетным столиком, на котором находились два канделябра, ожидающие лишь живительного огня, чтобы вспыхнуть ярким светом.

— Ты уверена, что нас никто не видел, моя дорогая Лану? — спросила она сладчайшим голосом, заставившим сердце принца, ранее трепетавшее от любви, трепетать от гнева.

— О, ничего не бойтесь, мадемуазель, — ответила сводня, — после вчерашнего угрожающего письма в адрес короля отданы самые строгие распоряжения, и начиная с десяти часов вечера ворота Лувра накрепко закрыты.

— Для всех? — спросила девушка.

— Для всех.

— Без исключения?

— Без исключения.

— Даже для принца де Конде? Лану улыбнулась:

— Для принца де Конде в особенности, мадемуазель.

— Ты в этом совершенно уверена, Лану?

— Совершенно, мадемуазель.

— А! Значит…

И девушка тотчас же осеклась.

— Почему вы так опасаетесь его высочества?

— По многим причинам, Лану.

— Так уж и по многим?

— Да, и среди них есть одна особая.

— Какая же?

— Как бы он не последовал за мною сюда.

— Сюда?

— Вот именно.

— В зал Метаморфоз?

— Да.

— Но как он может знать, что мадемуазель здесь?

— Он это знает, Лану.

Принц, как нетрудно догадаться, напряженно слушал.

— Кто же мог его предупредить?

— Я сама.

— Вы?

— Да, дура я такая!

— О Господи!

— Вообрази: вчера, в тот момент, когда он собирался от меня уходить, я поступила неблагоразумно и, желая над ним подшутить, бросила ему свой платок, а в платке находилась переданная мне записка.

— Но записка была без подписи?

— К счастью, да.

— Иисус-Мария, это величайшая удача! Сводня благочестиво перекрестилась.

— И, — продолжала она, — вам так и не удалось вернуть платок?

— Я пробовала; Мезьер шесть раз заходил к нему по моему поручению в течение дня: принца не было у себя с утра, и в девять часов вечера он еще не вернулся.

«А-а, — подумал принц, — так это паж, достававший удочку, заходил, чтобы переговорить со мной, и был так настойчив в желании со мной увидеться».

— Вы доверяете этому молодому человеку, мадемуазель?

— Он без ума от меня.

— Пажи бывают весьма нескромны, на этот счет даже существует поговорка.

— Мезьер не просто мой паж: он мой раб, — проговорила девушка тоном королевы. — Ах, Лану, этот проклятый господин де Конде! Нет такой беды, которой бы я ему не пожелала!

«Спасибо вам, красавица из красавиц! — продолжал размышлять про себя принц. — Обязательно припомню ваши искренние чувства ко мне!»

— Ну что ж, мадемуазель, — сказала Лану, — начиная с этой ночи вы можете чувствовать себя спокойно. Я знаю капитана шотландской гвардии, и я поручу принца его попечению.

— От чьего имени?

— От моего собственного! Успокойтесь, этого будет достаточно.

— Ах, Лану!

— Чего вы хотите, мадемуазель? Раз уж я занимаюсь устройством чужих дел, не худо немного позаботиться и о собственных.

— Спасибо, Лану! Одна мысль о возможном появлении принца во дворце заранее портит мне удовольствие, что я получу предстоящей ночью.

Лану приготовилась уходить.

— Эй, Лану! — приказала мадемуазель де Сент-Андре. — Перед уходом зажги, будь добра, эти канделябры; я не могу оставаться в полумраке — все эти огромные полуобнаженные фигуры внушают мне страх; кажется, они вот-вот сойдут с гобеленов и бросятся на меня.

— Ах, если они и сойдут, — заявила Лану, разжигая бумагу от тлеющего очага, — не тревожьтесь, значит, они обожают вас словно богиню Венеру.

И она зажгла пятисвечники, оставив прелестную девушку прихорашиваться в ореоле пламени на глазах у принца.

Она выглядела блистательно, если судить по отражению в туалетном зеркале; под прозрачным газом просвечивало ее розовое тело.

Она взяла в руки миртовую ветвь в цвету и приколола к волосам точно корону.

Жрица Венеры, она украсила себя цветком любви.

Теперь, оставшись одна в комнате или полагая, что она осталась одна, мадемуазель де Сент-Андре кокетливо и влюбленно рассматривала себя в зеркале, проводя кончиками розовых пальцев по черным бровям, мягким, как бархат, и прижимая ладонью золотую копну волос.

Приняв позу, подчеркивающую изящество и гибкость фигуры, девушка, изогнувшаяся перед зеркалом, нарядная, свежая, как вода из источника, розовая, как утреннее облачко, безмятежная, как сама девственность, юная и полная жизненных сил, как первые весенние ростки, что, спеша жить, пробиваются сквозь последний снег, напоминала, как уже заявила Лану, Венеру на острове Кифера, но Венеру, которой уже исполнилось четырнадцать в то утро, когда она, выйдя из лона вод, прежде чем направиться к небесному двору, в последний раз смотрится в зеркало морской глади, все еще неся в себе ее прохладу.

Выгнув дугою брови, пригладив волосы, она, передохнув минуту, вернула коже лица розовые тона, ибо до того она от беспокойства и спешки по пути сюда сильно раскраснелась, и теперь взгляд юной девушки погрузился в собственное изображение в зеркале; взор ее, опускаясь с шеи на плечи, казалось, задержался на груди, скрытой волнами кружев, легких, как облачко, которое первое же дуновение ветерка сгоняет с небес.

Она была до такой степени красива — томный взгляд, румяные щеки, полуоткрытый ротик, зубки, сверкающие, точно двойной ряд жемчужин в коралловом ларце, — до такой степени олицетворяла сладострастие, что на какой-то миг принц, забыв о ее кокетстве, о ненависти ее к нему, об ее угрозах, готов был выйти из укрытия и броситься к ее ногам, восклицая:

— Во имя небесной любви, о девушка, люби меня один лишь час, а в обмен на этот час любви возьми мою жизнь!..

К счастью или несчастью для него — мы не взвешивали все выгоды и неудобства, что породила бы эта сумасбродная мысль, — в этот момент девушка повернулась к двери и проговорила, а точнее, взмолилась:

— О дорогой мой, сердечный мой друг, что же ты не идешь ко мне?..

Это восклицание и весь ее облик повергли принца в безумную ярость, и мадемуазель де Сент-Андре вновь стала для него самым ненавистным созданием на свете.

Она же подошла к ближайшему окну, отодвинула плотную штору, попыталась открыть тяжелую раму, но, поскольку ее нежные пальчики не обладали достаточной силой для подобного занятия, вынуждена была довольствоваться тем, что прижалась лбом к драгоценному стеклу.