Шалбер заговорил серьезным тоном:
– У нас у всех есть секреты, агент Вега.
– Я не знала всех подробностей жизни Давида, мне было известно, какой он человек, и этого довольно.
– Да, но вы никогда не задумывались о том, что он вам не говорит всей правды?
Сандра разозлилась еще больше:
– Послушайте, вы напрасно пытаетесь заронить во мне сомнения.
– Да, в самом деле. Потому что эти сомнения в вас уже есть.
– Вы ничего не знаете обо мне, – возмутилась Сандра.
– Сумки, которые были отправлены вам пять месяцев назад, до сих пор лежат на складе квестуры. Почему вы так и не забрали их?
На губах Сандры появилась горькая улыбка.
– Надо ли объяснять, как мне будет больно снова получить эти вещи. Ведь когда это случится, я должна буду принять тот факт, что все в самом деле кончено, что Давид больше не вернется, и ничего с этим не поделаешь!
– Фигня все это, вам ли не знать.
От такой бестактности Сандра обомлела. На какое‑то время потеряла дар речи. Когда наконец смогла как‑то отреагировать, выпалила с яростью:
– Иди ты в жопу, Шалбер!
Сбросила звонок. Гнев переполнял ее. Схватила пустой бокал, первое, что подвернулось под руку, и швырнула в стену. Тот тип не имел права. Напрасно она позволила ему говорить, нужно было раньше прервать связь. Сандра встала, принялась в нервном возбуждении ходить по комнате. До сей поры она не хотела в этом признаваться, но Шалбер прав: ей было страшно. Этот звонок не застал ее врасплох, где‑то в глубине души она ждала чего‑то подобного.
Безумие, думала она. То был несчастный случай. Несчастный случай.
Потом понемногу успокоилась. Огляделась вокруг. Полки в углу с книгами Давида. Коробки анисовых сигарилл штабелями на письменном столе. Просроченный лосьон на полочке в ванной. Место на кухне, где утром по воскресеньям он читал газету.
Первый урок, который усвоила Сандра Вега, заключался в том, что дома никогда не лгут, – здесь, в Осло, собачий холод, и я жду не дождусь, когда можно будет вернуться. Но может быть, в ее дом все‑таки прокралась ложь, потому что Давид погиб в Риме.
23:36
Мертвый пробудился.
Вокруг – темнота. Ему было холодно, он не знал, где находится, и очень боялся. Все эти ощущения были ему до странности знакомы.
Он помнил выстрел, запах пороха и горелого мяса. Помнил, как мышцы внезапно обмякли и он рухнул на пол. Убедился, что может вытянуть руку, попробовал. Он должен был лежать в луже крови, но крови не было. Он должен был умереть, но был жив.
Прежде всего – имя.
Меня зовут Маркус, произнес он про себя.
Тут реальность явила себя во всей полноте, напомнив ему, по какой причине он все еще жив. И находится в Риме, дома, в своей постели, где спал, пока не проснулся. Сердце бешено колотилось и никак не могло успокоиться. Он был весь в поту и дышал с трудом.
Но в очередной раз пережил этот сон.
Чтобы не поддаться панике, он обычно оставлял свет включенным. Но в этот раз забыл. Сон навалился внезапно, он даже раздеться не успел. Повернул выключатель, посмотрел на часы. Он спал каких‑нибудь двадцать пять минут.
Этого хватило.
Маркус взял фломастер, лежавший возле подушки, и написал на стене: «Разбитое стекло».
Белая стена, у которой стояла раскладушка, стала его дневником. Вокруг – пустая комната. Мансарду на улице Деи Серпенти, жилище, лишенное памяти, он выбрал, чтобы вспоминать. Две комнаты. Никакой мебели, только складная кровать и лампа. Одежда – в чемодане на полу.
Всякий раз, выбираясь из сна, он что‑то прихватывал с собой в явь. Образ, слово, звук. На этот раз – звон стекла, разбитого вдребезги.
Но что за стекло?
Фотограммы сцены, всегда одной и той же. Он все записывал на стене. За последний год собрал воедино многие детали, но их все еще было недостаточно, чтобы восстановить полную картину того, что произошло в гостиничном номере.
Он точно знал, что находился там, и с ним – Девок, самый лучший, самый дорогой друг, который все что угодно сделал бы для него. Он казался напуганным, смятенным. Маркус не смог бы сказать, почему так подумал, но наверняка случилось что‑то серьезное. Он помнил ощущение опасности. Может быть, Девок хотел его предупредить.
Но они были не одни. С ними был кто‑то третий.
Пока только неопределенная тень, ощущение. От третьего исходила угроза. Мужчина, в этом Маркус уверен. Но не знает кто. Зачем он пришел? Он был вооружен и в какой‑то момент вытащил пистолет и стал стрелять.
Выстрел сразил Девока. Друг падал на него, как при замедленной съемке. Закатившиеся глаза были уже пустыми. Руки прижаты к груди, в области сердца. Черная кровь сочится сквозь пальцы.
Прозвучал второй выстрел. И почти одновременно он увидел вспышку. Пуля настигла его. Он отчетливо ощутил, как она ударила в череп. Почувствовал, как треснула кость, как чужеродное тело проникло в мозг, будто мокрый палец, как теплая, вязкая кровь потекла из раны.
Через эту черную дыру в черепе вытекло все. Его прошлое, его личность, его лучший друг. Но главное – лицо врага.
Ибо на самом деле Маркуса мучило то, что он не мог вспомнить, как выглядел человек, причинивший ему столько зла.
Парадоксальным образом, если он хотел найти этого человека, то должен был эти поиски отложить. Ведь чтобы отомстить врагу, он должен был стать прежним Маркусом. А значит, не мог позволить себе думать о том, что случилось с Девоком. Нужно было начать все сначала, вновь обрести себя.
Единственный способ – найти Лару.
Разбитое стекло. Маркус отложил на потом новую информацию и снова задумался над последними словами Клементе. «С этого момента ты работаешь один». Временами Маркус даже сомневался, есть ли кто‑то еще, кроме них двоих. Когда его единственный информант нашел его на больничной койке – полумертвым и потерявшим память – и открыл ему, кто он такой, Маркус не поверил. Понадобилось время, чтобы привыкнуть к этой мысли.
«Собаки не различают цветов», – повторил он любимую фразу Клементе, убеждая себя в том, что все вершится наяву, все реально. Потом взял папку с делом Джеремии Смита – с. г. 97–95–6, – сел на постель и принялся изучать ее содержимое, пытаясь отыскать какой‑нибудь след, который привел бы его к пропавшей студентке.
Начал с самого убийцы, с его краткой биографии. Джеремия Смит, пятидесяти лет, холост. Происходит из семьи зажиточных буржуа. Мать итальянка, отец англичанин, оба умерли. Им принадлежали в этом городе пять магазинов тканей, но в восьмидесятых годах они продали дело. Джеремия – единственный сын, никаких близких родственников. Имея возможность жить на приличную ренту, никогда не работал. Тут биография прерывалась, в истории этой жизни имелось белое пятно. В последних двух строках лаконично указывалось, что он живет в полном уединении на вилле, расположенной на холмах в окрестностях Рима.
Комментариев нет