– Знаю, сэр. – Джомо даже не оторвался от работы, словно с подобными вопросами к нему обращались каждый день.
– Знаете травы для мужчин?
– Да, сэр.
У Ричарда от радости замерло сердце.
– Вот бы взглянуть на них, Джомо.
– Мой брат был очень несчастливый: его первая жена не беременная и вторая жена не беременная. Дибиа дал ему одну травку, и он жевал. Теперь обе его жены беременные.
– Отлично! Можете раздобыть для меня эту травку, Джомо?
Джомо оторвался от работы и взглянул на Ричарда, его мудрое морщинистое лицо светилось теплотой и состраданием.
– Белым она не помогает, сэр.
– Да нет же! Я хочу о ней написать.
Джомо покачал головой:
– Вы приходите к дибии и там, у него, станете жевать. А писать про это нельзя, нет, сэр. – Джомо покачал головой и продолжил поливать, что‑то монотонно напевая.
– Понятно. – Ричард пошел к дому, стараясь не выдать разочарования; он развернул плечи и напомнил себе, что хозяин здесь все‑таки он.
У входа стоял Харрисон, делая вид, что протирает стеклянную дверь.
– Джомо что‑то делать не так, сэр? – встрепенулся он.
– Я просто расспрашивал его кое о чем.
Слуга сник. С самого начала было ясно, что повар и садовник невзлюбили друг друга и каждый считает себя лучше другого. Однажды Ричард услышал, как Харрисон запретил Джомо поливать под окном кабинета, чтобы плеск воды не мешал хозяину работать. Харрисон стоял под самым окном и едва не кричал – чтобы хозяин уж наверняка услышал. Ричарда забавляло и стремление Харрисона выслужиться, почтение к его писательству; у Харрисона вошло в привычку каждый день смахивать пыль с печатной машинки – хотя она и не пылилась, – а если в корзине для бумаг он находил страницы рукописи, то ни за что не хотел их выбрасывать. «Вам они больше не нужны, сэр? Точно не нужны?» – допытывался Харрисон, держа в руках смятые листы, а Ричард в ответ твердил, что точно не нужны. Интересно, как отреагировал бы Харрисон, узнай он, что хозяин плохо представляет, о чем пишет, что набросал очерк об археологе и вышвырнул, затем – историю любви англичанина и чернокожей женщины и тоже вышвырнул, а теперь приступил к рассказу о жизни захолустного нигерийского городка. Материал он черпал в основном на вечерах у Оденигбо и Оланны. Ричарда принимали как своего, не выделяли среди остальных, и, может быть, потому ему было уютно сидеть на диване в гостиной и слушать.
Оланна представила его Оденигбо со словами: «Это друг Кайнене, Ричард Черчилль, я тебе о нем рассказывала». Оденигбо дружески тряхнул ему руку: «Не для того я стал первым министром короля, чтобы руководить распадом Британской империи».
Ричард не сразу понял, а сообразив, засмеялся над неуклюжей пародией на сэра Уинстона Черчилля. Потом
Оденигбо размахивал номером «Дейли тайме» и кричал: «Пришла пора деколонизировать систему образования! Не завтра, а прямо сейчас! Надо учить детей нашей истории», а Ричард думал: вот человек, который не стесняется своих чудачеств, и пусть он не красавец, а все внимание достается ему, хотя в комнате полно интересных мужчин. Следил Ричард и за Оланной, каждый взгляд на нее освежал душу, и почему‑то ему неприятно было видеть руку Оденигбо на плече Оланны или представлять их в постели. Ричард обменивался с Оланной лишь общими фразами, но, когда он собрался в Порт‑Харкорт навестить Кайнене, Оланна попросила: «Передай Кайнене привет».
– Хорошо, – пообещал Ричард: в первый раз Оланна при нем упомянула о сестре.
Встретив Ричарда на вокзале, Кайнене повезла его в своем «пежо‑404» на окраину Порт‑Харкорта, на берег океана, к уединенному трехэтажному дому с верандами, увитыми бледно‑лиловой бугенвиллеей. Вдыхая соленый воздух, Ричард шел следом за Кайнене по просторным комнатам с разностильной, но со вкусом подобранной мебелью, пейзажами в приглушенных тонах, скульптурами мягких очертаний. Натертые полы пахли воском.
– Будь мы поближе к морю, вид был бы еще красивее. Зато я все обставила по‑своему, не так, как папа, – надеюсь, не слишком вульгарно? – спросила Кайнене.
Ричард засмеялся – не только над ее шутливым намеком на Сьюзен (он передал ей слова Сьюзен о господине Озобиа), но и от радости, услышав «мы». «Мы» подразумевало их обоих; Кайнене впустила его в свою жизнь. Представляя его слугам – их было трое, все в одинаковой, нелепо сидевшей форме цвета хаки, – Кайнене пояснила с обычной кривой усмешкой: «Мистера Ричарда вы будете видеть очень часто».
– Добро пожаловать, сэр, – сказали они хором и почтительно вытянулись, а Кайнене, указав на каждого, назвала их имена: Икеджиде, Ннанна и Себастьян.
– Икеджиде самый умный, у него имеется одна извилина, – прибавила Кайнене.
Все трое улыбнулись, как будто каждый был другого мнения, но, разумеется, предпочел промолчать.
– А сейчас, Ричард, экскурсия по окрестностям. – Кайнене изобразила поклон, пародируя слуг, и повела его через заднюю дверь в апельсиновый сад.
– Привет тебе от Оланны, – сказал Ричард, взяв Кайнене за руку.
– Говоришь, ее любовник‑бунтарь принял тебя в свой круг? Полагаю, мы должны быть благодарны. Раньше он пускал в дом только чернокожих преподов.
– Он так и сказал. Говорил, в Нсукке было полно приезжих из Агентства по международному развитию, из Корпуса мира и Мичиганского университета и ему хотелось приютить немногих лекторов‑нигерийцев.
– Чтобы обсуждать их националистские бредни.
– Верно. Он большой оригинал.
– Большой оригинал! – передразнила Кайнене. Она остановилась, раздавила что‑то носком сандалии. – Нравятся они тебе, да? Оланна и Оденигбо?
Ричарду хотелось заглянуть ей в глаза и развеять ее подозрения, произнести именно то, чего она ждала в ответ.
– Нравятся, – кивнул он. Ладонь Кайнене лежала в его руке вяло, безвольно, и Ричард боялся, как бы она не убрала руку. – Они очень помогли мне обжиться в Нсукке, – добавил он, будто оправдываясь. – Я там уже как дома. И еще я благодарен им за Харрисона.
– Вот за Харрисона и впрямь спасибо. Как поживает Свекольная душа?
Ричард обнял Кайнене, радуясь, что она не злится.
– Хорошо. Он славный человек, такой забавный.
Они шли по саду, в густой тени апельсиновых деревьев, и Ричард вдруг ощутил собственную чужеродность. Кайнене рассказывала о ком‑то из своих подчиненных, а он унесся далеко: гудение мошек над головой, буйная зелень пробудили воспоминания о родительском доме в Уэнтноре. Казалось бы, что общего между влажными тропиками, где у него обгорает кожа на руках, где греются на солнце пчелы, – и ветхим английским домом, где даже летом гуляют сквозняки? И все же Ричард видел перед собой стройные тополя и ивы позади дома, поля, где он подстерегал барсуков, бесконечные холмы, поросшие вереском и папоротником, стада овец. «Там горы голубеют…» Он вспомнил, как отец и мать сидели с ним в сырой спальне и отец читал вслух стихи.
Комментариев нет