Окно было открыто, в неподвижном ночном воздухе стояла вонь канав позади дома, куда сливали ведра с нечистотами. Вскоре раздались приглушенные голоса золотарей, выгребавших отбросы; под лязг их лопат Оланна и заснула.
Нищие у ворот дома, где жила семья Мухаммеда, не двинулись с места, завидев Оланну, – остались сидеть на земле, прислонясь к глинобитным стенам. Мухи облепили их так густо, что ветхие белые кафтаны казались забрызганными темной краской. Оланна хотела бросить им в миски денег, но передумала. Будь она мужчиной, они бы загалдели, потянулись к ней с мисками, а мухи поднялись бы жужжащей тучей.
Один из привратников узнал Оланну и поспешил открыть ворота:
– Добро пожаловать, мадам.
– Спасибо, Суле. Как поживаете?
– Вы помните, как меня зовут, мадам! – Суле просиял. – Спасибо, мадам. Хорошо, мадам.
– А как ваши родные?
– Хорошо, мадам, хвала Аллаху.
– Хозяин уже вернулся из Америки?
– Да, мадам. Проходите, пожалуйста. Я пошлю за хозяином.
Красная спортивная машина Мухаммеда стояла посреди широкого песчаного двора, но Оланна смотрела не на нее, а на дом: плоская крыша радовала глаз изящной простотой. Оланна села на веранде.
– Вот так сюрприз!
Оланна подняла глаза: перед ней стоял Мухаммед в белом кафтане и улыбался. Губы у него были красивые, чувственные; сколько раз целовала она эти губы в прошлые времена, когда почти каждые выходные ездила к нему в Кано. Она ела руками рис у него дома, смотрела в клубе, как он играет в поло, читала плохие стихи, что он ей посвящал.
– Выглядишь отлично. – Оланна обняла его. – Я не знала точно, вернулся ли ты из Америки.
– Я собирался в Лагос повидать тебя. – Мухаммед отступил, внимательно посмотрел на нее. Его прищур и легкий наклон головы говорили о том, что он все еще питает надежду.
– Я уезжаю в Нсукку.
– Твердо решила податься в науку и выйти за своего лектора?
– О свадьбе пока речи нет. А как Джанет? Или Джейн? Я путаю твоих американских подружек.
Мухаммед поднял бровь. Оланна невольно залюбовалась его лицом, кожей цвета жженого сахара. Она часто шутила, что в их паре он самый красивый.
– Что ты сделала с волосами? – нахмурился Мухаммед. – Тебе совсем не идет. Или твой лектор любит, когда ты похожа на деревенщину?
Оланна тронула свои косички, перевитые толстой черной нитью.
– Это тетя сделала. Мне нравится.
– А мне – нет. Мне больше по вкусу твои парики. – Мухаммед шагнул ближе, но Оланна оттолкнула его руки. – Ты не даешь себя поцеловать.
– Нет, – ответила Оланна, словно он задал вопрос. – А ты не рассказываешь мне про Джанет‑Джейн.
– То есть ты уедешь в Нсукку и мы больше не увидимся?
– С чего вдруг? Разумеется, мы будем видеться.
– Слыхал я, что твой лектор – псих, так что ноги моей не будет в Нсукке. – Мухаммед засмеялся. Его высокая стройная фигура, длинные тонкие пальцы – все говорило о хрупкости, утонченности. – Хочешь кока‑колы? Или вина?
– Ты держишь в доме спиртное? Вот возьму и пожалуюсь твоему дяде, – поддразнила Оланна.
Вызвав звонком слугу, Мухаммед велел принести напитки.
– Мне кажется порой, что я живу без цели и смысла. Путешествия, импортные машины, от девиц нет отбоя. Но что‑то не так, чего‑то не хватает. Понимаешь?
Оланна сразу догадалась, к чему он клонит. И все же, услышав продолжение: «Лучше бы все оставалось по‑прежнему», она была тронута и польщена.
– Ты еще встретишь хорошую девушку…
– Ерунда, – отрезал Мухаммед.
Сидя с ним рядом, потягивая кока‑колу, Оланна вспомнила, как исказилось болью его лицо, когда она сообщила, что уходит от него, поскольку не хочет ему изменять. И как была потрясена, когда Мухаммед ответил: можешь спать с Оденигбо, только не бросай меня! Тот самый Мухаммед, который полушутя‑полусерьезно хвалился, что его предки – воины‑мусульмане, воплощенное мужское начало! Вот почему, наверное, ей всегда суждено испытывать к Мухаммеду нежность пополам с эгоистичной благодарностью. Он мог бы сделать их разрыв куда больнее, наказать ее чувством вины.
Оланна отставила бокал:
– Поедем кататься. Обидно, когда приезжаешь в Кано и видишь только Сабон‑Гари – сплошь цемент и жесть.
Хочу взглянуть на древнего глиняняного истукана, еще раз проехаться вдоль городских стен.
– Ты совсем как белая туристка – таращишь глаза на самые обычные вещи.
– Правда?
– Шучу. Как же ты будешь жить со своим психом‑лектором, если шуток не понимаешь? – Мухаммед поднялся. – Зайдем сначала к маме поздороваться.
Проходя через калитку позади дома, а затем через внутренний дворик в крыло, где жила мать Мухаммеда, Оланна вспомнила трепет, с которым когда‑то сюда входила. В комнате для гостей все осталось по‑прежнему: стены, выкрашенные золотой краской, роскошные персидские ковры, потолки с тиснеными узорами. Не изменилась и мать Мухаммеда: все то же кольцо в носу и шелковые шарфы на голове. Она выглядела такой ухоженной, что Оланна удивлялась: как не надоест каждый день наряжаться, чтобы сидеть взаперти? Сегодня, однако, пожилая женщина не смотрела на Оланну свысока, не говорила сквозь зубы, не глядела мимо ее лица на резные панели. Она встала и обняла Оланну:
– Ты просто картинка, дорогая. Береги от солнца свою прекрасную кожу.
– Na gode. Спасибо, Хаджия.
Оланна про себя изумилась тому, как некоторые люди умеют управлять чувствами, по своей воле чередовать гнев и милость.
– Я уже не твоя невеста‑игбо, которая запятнала бы вам родословную, – сказала Оланна чуть позже, садясь с Мухаммедом в его красный «порше». – Значит, я больше не враг.
– Она знала, что я все равно на тебе женился бы. Ее никто не спрашивал. Но твои родители к перспективе нашего брака относились не лучше. – Мухаммед повернул голову, глянул на Оланну. – Да что теперь об этом говорить!
В глазах его читалась печаль. Или ей почудилось? Ей польстило бы, если бы Мухаммед грустил оттого, что они никогда не поженятся. Оланна не пошла бы за него, и все же приятно было помечтать о том, чему не сбыться.
– Прости, – сказала она.
– Не за что извиняться. – Мухаммед взял ее за руку. В машине что‑то заскрежетало, когда они выезжали из ворот. – Выхлопная труба забита пылью. Эти автомобили не для здешних мест.
– Купи что‑нибудь попрочнее. «Пежо», например.
– Пожалуй, стоило бы.
Оланна смотрела на нищих, толпившихся у стен дворца; мухи облепляли их одежду и миски для милостыни. Терпкий, кисловатый запах листьев мелии наполнял воздух.
– И совсем я не как белая туристка, – тихо сказала Оланна.
Мухаммед скользнул по ней взглядом.
– Нет, конечно. Ты патриотка и скоро станешь женой своего борца за свободу.
Оланне на миг показалось, что за легкой насмешкой Мухаммеда таится издевка. Он по‑прежнему не выпускал ее ладони; тяжело, должно быть, вести машину одной рукой.
Комментариев нет