Когда открыла их, видение уже исчезло, но занавесы были еще в движении; я услышала шум задвигавшейся перегородки, потом удалявшийся звук шагов, потом скрип двери, наконец опять наступила тишина. Не знаю, сколько времени я пробыла таким образом без дыхания и без движения, но к рассвету, измученная этой ужасной ночью, впала в оцепенение, похожее на сон.

 XII

Я была разбужена малайцем, стучавшим в дверь, запертую мною изнутри; я была одета и тотчас встала отодвинуть засовы; слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну. Это был один из прекрасных дней осени, когда солнце бросает последнюю улыбку на землю; все было так тихо и так спокойно в парке, что я начинала почти сомневаться в самой себе. Но происшествия ночи были столь живы в моем сердце; притом те места, которые охватывал мой взор, напоминали мне малейшие их подробности. Опять я увидела ворота, отворявшиеся, чтобы дать проход трем мужчинам и женщине, аллею, по которой они шли, следы, знаки которых остались на песке, более заметные в том месте, где жертва сопротивлялась, потому что те, которые несли ее, ступали тверже; эти шаги следовали по описанному уже мною направлению и скрывались в тополевой аллее. Тогда я хотела видеть, чтобы еще более увериться, если можно, свидетельство своих чувств: я вошла в библиотеку, ставня была полуотворена, как я оставила ее; опрокинутый стул посреди комнаты был тот самый, падение которого я слышала; я подошла к перегородке и, рассматривая ее с глубоким вниманием, увидела неприметную выемку, по которой она двигалась; я попробовала отодвинуть ее и увидела, что она стала подаваться. В эту минуту дверь моей комнаты отворилась; я успела отскочить от перегородки и схватить книгу в библиотеке. Это был малаец; он пришел сказать, что завтрак готов, и я пошла за ним.

Войдя в залу, я очень удивилась: думала найти там Горация, но его не было и даже стол был накрыт на один куверт.

— Граф не возвращался? — спросила я.

Малаец отвечал мне знаками отрицания.

— Нет? — пробормотала я, изумленная.

— Нет! — повторил он опять жестом.

Я упала в кресло: граф не возвращался!.. Однако я видела его: он подходил к моей кровати, поднимал мои занавеси через час после того, как эти три человека… Но те трое не были ли это граф и его друзья: Гораций, Генрих и Макс, похитившие женщину?.. Они одни в самом деле могли иметь ключ от парка и войти так свободно, не будучи ни видимы, ни беспокоимы никем; нет сомнения, это так. Вот почему граф не хотел, чтобы я приехала в замок; вот почему принял меня так холодно и удалился под предлогом охоты. Похищение женщины было устроено прежде моего приезда; теперь оно исполнено. Граф не любит меня более, он любит другую, и эта женщина в замке — в павильоне, без сомнения!

Да. И граф, чтобы увериться, что я ничего не видела, ничего не слышала, что не подозреваю его, взошел по лестнице библиотеки, отодвинул перегородку, поднял мои занавеси и, уверясь, что я сплю, возвратился к своей новой любви. Все было для меня так ясно и точно, как будто я сама видела. В минуту ревность моя осветила темноту, проникла сквозь стены; мне не оставалось ничего более узнавать: я вышла, мне становилось душно.

Я направилась к тополевой аллее, достигла дубового леса, увидела павильон и обошла его вокруг; он был заперт и казался необитаем, как и накануне. Возвратясь в замок, я вошла в свою комнату, бросилась в кресло, в котором в прошедшую ночь провела столько ужасных часов, и удивлялась своему страху!.. Это была тень, тьма или скорее отсутствие бурной страсти, которая таким образом ослабила мое сердце.

Я провела часть дня, прохаживаясь по своей комнате, отворяя и затворяя окно и ожидая вечера с таким же нетерпением, с каким страхом накануне видела его приближение. Пришли доложить мне, что обед готов. Я сошла и увидела опять один прибор, а подле него письмо. Узнав руку Горация, я поспешно разломала печать.

Он извинялся, что оставлял меня одну в продолжение двух дней; но он не мог возвратиться: с него взяли слово прежде моего приезда, и он должен был сдержать его, как бы дорого оно ему ни стоило. Я смяла письмо в руках, не прочитав его до конца, и бросила в камин; потом принудила себя есть, чтобы отвратить подозрения малайца, и, окончив обед, возвратилась в свою комнату.

Вчерашнее приказание мое не было забыто: я нашла большой огонь; но в этот вечер не он занимал меня. Я хотела составить себе план и села, чтобы поразмышлять. Что касается вчерашнего страха, он был совершенно забыт.

Граф Гораций и друзья его (потому что это были они) вошли в ворота и пронесли эту женщину к павильону; потом граф взошел потаенной лестницей, чтобы увериться, хорошо ли я спала и не слышала ли или не видела ли чего-нибудь. Итак, мне остается только сойти по лестнице; в свою очередь я пройду той же самой дорогой именно туда, откуда он приходил. Я решила следовать этому плану.

Часы показывали только четверть девятого; я подошла к ставням; они не были заперты. Без сомнения, нечего видеть в эту ночь, потому что не приняли мер вчерашней предосторожности; я отворила окно.

Ночь была бурна; я слышала отдаленные раскаты грома и шум моря, разбивавшегося о берег. В моем сердце была буря ужаснее бури природы, мысли роились в голове мрачнее и теснее волн океана. Два часа прошли, а я не сделала ни одного движения.

Наконец мне показалось, что время уже наступило: я не слышала никакого шума в замке; тот самый дождь, который в вечер с 27 на 28 сентября принудил вас искать убежище в развалинах, начал лить как из ведра; я подставила на минуту голову под небесную воду, потом закрыла окно и притворила ставни.

Я вышла из комнаты и сделала несколько шагов. В замке все было тихо; малаец, без сомнения, спал или прислуживал своему господину. Я воротилась назад и заперла дверь засовами; в это время пробило десять часов с половиной; на дворе слышны были только вопли урагана, и шум его помогал мне скрывать тот, который сама я могла сделать; я взяла свечу и подошла к двери, ведущей в библиотеку, — она была заперта ключом.

Меня видели там утром: боялись, чтобы я не открыла лестницы, и заперли мне выход. К счастью, граф показал мне другой.