Подарок

Она сидела и смотрела, как он приближается, надеясь, что он прикоснется к ней — чтобы хоть на мгновение ощутить его тепло. Но Дел прошел мимо, опустился в кресло — всего в паре футов от нее, так далеко, словно их разделял океан — и заговорил, жестко и холодно:

— Ну, что ж… Значит,ты считаешь, что я слишком привык к тебе, чтобы расстаться с тобой? И ушла, чтобы не калечить мне жизнь? Чтобы, не дай бог, обо мне плохо не подумали такие важные для меня люди, как, скажем, Мэрион или мое бывшее начальство? Главное, выражение прекрасно подобрала — «слишком привык»! А обо мне ты подумала? Я должен был выслушивать от постороннего человека, что он предлагал тебе избавиться от моего ребенка — спасибо, что хоть отказалась! Но какое ты вообще имела право ничего не сказать мне?

— Я подвела тебя… — пробормотала Карен, не поднимая головы и боясь взглянуть ему в глаза. Лучше бы он ее ударил, обругал — только не этот холод, от которого сжималось все внутри.

— Я не расслышал.

— Я подвела тебя… Я же не могла прийти и сказать об этом — как Мэрион. Ты не обязан…

Холодного тона больше не было и в помине — ярость и боль, душившие Дела, прорвались, и он почти закричал, перебив ее:

— Да при чем тут Мэрион, черт бы ее побрал?! Никакая Мэрион в жизни не смогла бы из меня так душу выдрать. Я ее никогда не любил — а тебя люблю, неужели ты этого так и не поняла?! Неужели ты вообще ничего не понимаешь? Да кто обязан, да при чем тут «обязан»? Да я жить без тебя не могу! Мне на все и на всех наплевать — лишь бы ты была со мной. Это тебе, очевидно, важно — что скажут, что подумают, настолько важно, что мои чувства уже не имеют значения…

Карен попыталась что-то сказать — он взмахнул рукой, заставляя ее замолчать, тяжело вздохнул и заговорил, на этот раз спокойно и негромко, ровным голосом, медленно, чтобы она могла осознать и запомнить каждое слово:

— Я понимаю, что тебе не слишком приятен… весь этот разговор — ты, по-моему, до сих пор считаешь, что была права. Но теперь тебе придется решить, что с нами будет дальше — с тобой, со мной, с нашим будущим ребенком. Так что выслушай меня — и ответь, и как ты скажешь, так и будет, — пристально взглянул Карен в глаза, убедился, что она поняла его слова, и продолжил:

— Мне было очень хорошо с тобой — очень хорошо, во всех смыслах — но больше так продолжаться не может. Я не согласен быть с тобой на роли… временного любовника, которого можно бросить в любой момент — как ты это сделала пять дней назад. Я не хочу, возвращаясь домой, каждый раз бояться, что тебя там уже нет. Мы можем остаться вместе, только если ты выйдешь за меня замуж. Но это решать тебе — тебе самой. Я не могу тебя заставлять, даже уговаривать не стану, не имею права — девушка твоего возраста не обязана связывать свою жизнь со стариком, даже ради ребенка. Если ты не хочешь выходить за меня замуж — значит, нам придется расстаться, и как можно скорее. Тогда, хочешь ты или не хочешь, я сделаю все, что сочту нужным, чтобы ты была в безопасности и не должна была думать о жилье и куске хлеба. Но так, как было все эти дни, когда я искал тебя, не знал, где ты и что с тобой, каждую секунду боялся за тебя — так больше не будет. Для того, чтобы хоть как-то жить, я должен знать, что с тобой все в порядке, что тебя никто не обидит.

Дел на минуту задумался, словно припоминая, не забыл ли чего-нибудь, потом кивнул.

— Вот, пожалуй, и все. Для себя я давно все решил — я люблю тебя и хочу, чтобы мы были вместе. Кем бы ты ни была, что бы ты ни натворила, что бы ни было у тебя в прошлом — я люблю тебя. Но последнее слово — за тобой.

Ему хотелось схватить ее, прижать к себе — так, чтобы она не могла вырваться, не могла больше никуда уйти — и уговаривать, умолять, объяснять, настаивать. Она бы сдалась, она бы согласилась — он знал это! Но вместо этого он молча смотрел на нее, изо всех сил пытаясь унять дрожь, чтобы Карен ничего не заметила и не поняла, как он боится оказаться в одиночестве и пустоте, лишиться всего, что стало смыслом его жизни.

О чем он говорит, почему он такой чужой и холодный? Повторяет снова и снова, что любит ее — а в глазах нет ничего, кроме усталости и боли. Он же уже нашел ее, и привез домой — а теперь спрашивает, хочет ли она остаться с ним? Неужели он сам не понимает?!

Не выдержав, Карен бросилась к нему, вцепилась в плечи — и вдруг оказалось, что он совсем близко и нет никакого океана, разделяющего их. Знакомый запах, знакомое тепло — все было здесь, стоило только протянуть руку! И, уткнувшись лицом ему в грудь, ища у него же защиты от его холодности и отчуждения, она заплакала, повторяя одно и то же:

— Я не могу без тебя, я не хочу без тебя… я не могу без тебя… пожалуйста… я не могу без тебя…

И Дел оказался безоружным перед этим потоком слез. Последние остатки так тщательно выстроенного им холодного самообладания рухнули, он обнял Карен, прижал к себе изо все сил и запутался пальцами в шелковистых волосах, твердя то единственное, что мог сейчас выговорить:

— Ну, что ты, девочка, что ты… Я с тобой… Не плачь, все хорошо, я с тобой…

Она постепенно переставала плакать, но не шевелилась. Дел снова был рядом, свой, теплый и родной, его сердце знакомо билось под ухом и руки — большие, горячие, нежные — обнимали ее. Как в прекрасном светлом сне, как в сказке. Он сжимал ее так сильно, что Карен едва могла дышать, но не замечала этого, наслаждаясь звуком его голоса.

Почувствовав, что она уже не плачет, Дел отстранился. Она подняла голову и увидела, что в глазах его больше нет отчуждения.

— Значит, ты хочешь быть со мной?

Карен судорожно кивнула, задыхаясь, не в силах говорить, но крепко держась за него обеими руками, словно боясь, что он внезапно исчезнет. Снова уткнулась в него лицом и почувствовала, что он резко выдохнул, будто сбрасывая с себя какой-то неподъемный груз.