Она ничего не смогла с собой поделать. Мочевой пузырь «сдулся», и на ее слаксах – а она была в дорогом брючном костюме‑тройке от Нормы Камали – появилось и начало расширяться темное пятно. К этому моменту она практически добралась до угла Второй авеню и Сорок пятой улицы. И только тут, уже не та практичная женщина, которой она себя считала ранее и какой больше никогда не стала, Труди сумела собраться с духом и оглянуться. Онемения в спине в тот момент она не чувствовала. Лишь тепло в промежности.
А женщина, безумный призрак, исчезла.
2
Труди держала одежду, в которой играла в софтбол – футболки и пару старых джинсов, в стенном шкафу своего кабинета. Вернувшись на работу в офис «Гаттенберг, Ферт и Патель», она первым делом переоделась. Потом сразу позвонила в полицейский участок. Рассказала о случившемся с ней патрульному Полу Антасси, с которым ее соединил дежурный.
Я Труди Дамаскус, – сообщила она, – и меня только что ограбили на Второй авеню.
По телефону голос Антасси звучал очень сочувственно, и воображение Труди незамедлительно нарисовало итальянского Джорджа Клуни. Не такая уж большая натяжка, учитывая имя Антасси и черные волосы и глаза Клуни. Наяву Антасси, конечно же, не имел ничего общего с Клуни, но, черт побери, кто ждет чудес и встреч с кинозвездами! Простые люди живут в реальном мире. Хотя… учитывая, что произошло с ней на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы в час девятнадцать минут пополудни, ЛВВ…
Патрульный Антасси прибыл примерно в половине четвертого, и она начала рассказывать ему все, что произошло, с мельчайшими подробностями, включая онекалывающее покамение спины вместо покалывающего онемения и странную уверенность в том, что женщина готовится метнуть в нее тарелку…
– Так вы говорите, тарелка с заостренной кромкой? – переспросил патрульный Антасси, что‑то записывая в блокнот, а после ее ответа: «Да», – сочувственно кивнул. Что‑то в этом кивке показалось ей знакомым, но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом, чтобы вспомнить откуда. Потом, конечно, она никак не могла объяснить собственной тупости. Ведь точно такие же кивки она многократно видела в фильмах про рехнувшихся женщин, начиная со «Змеиной ямы» с Оливией де Хевилленд и заканчивая «Прерванной жизнью» с Вайноной Райдер.
Но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом. Расписывала патрульному Антасси, как штанины джинсов призрака ниже колен распластались на асфальте. А когда закончила, впервые услышала предположение, что черная женщина, возможно, появилась из‑за автобусной остановки. А потом, вы будете смеяться до слез, другое, что черная женщина, вероятно, вышла из одного из маленьких магазинчиков, каких там тьма тьмущая. Что же касается Труди, то она тогда в первый раз заявила, что на углу нет никаких автобусных остановок, ни на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Верхнему Манхэттену, ни на той, что ближе в Нижнему. А также резонно заметила, что после возведения Хаммаршельд‑Плаза‑2 на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Нижнему Манхэттену, не осталось ни одного маленького магазинчика. Впоследствии она чаще всего сначала указывала на отсутствие автобусных остановок, а уж потом – маленьких магазинчиков, и вполне возможно, что со временем ей удастся рассказать все это в одной из программ в Радио‑Сити.
Труди в первый раз спросили, что она ела на ленч перед тем, как увидела эту женщину, и она впервые осознала: ее ленч практически ничем не отличался, разве что приготовили его в другом, двадцатом веке, от съеденного Эбенезером Скруджем перед тем, как он увидел своего давнего (и давно умершего) делового партнера: картофель и ростбиф. Не говоря уже про горчицу.
Она напрочь забыла спросить патрульного Антасси, не хочет ли тот пообедать с ней.
Более того, просто вышвырнула его из кабинета.
Вскоре Митч Гаттенберг сунулся в дверь.
– Они надеются вернуть тебе пакет, Тру?..
– Отвали, – обрезала его Труди, не поднимая головы. – Быстро.
Гаттенберг глянул на бледные щеки, закаменевшую челюсть. И ретировался без единого слова.
3
Труди ушла с работы без четверти пять, гораздо раньше обычного. Вернулась на угол Второй авеню и Сорок шестой улицы, и хотя онекалывающее покамение вернулось, едва она приблизилась к Хаммаршельд‑Плаза‑2, не сбавила шага. Постояла на углу, не обращая внимания на поочередно загорающиеся прямоугольные таблички, белый ИДИТЕ и красный СТОЙТЕ. Повернулась на триста шестьдесят градусов, не сходя с места, прямо как балерина, полностью игнорируя тех, кто шел по Второй авеню. Впрочем, и прохожие в той же мере игнорировали ее.
– Прямо здесь, – вырвалось у нее. – Это произошло прямо здесь. Я помню, что произошло. Она спросила, какой у меня размер ноги, и, прежде чем я успела ответить… Я бы ответила, сказала бы и какого цвета у меня нижнее белье, если б она спросила, я была в шоке… прежде чем я успела ответить, она сказала…
Не важно, Сюзанна говорит, что у тебя, похоже, седьмой размер. Значит, они подойдут.
Нет, второе предложение она не закончила, но Труди не сомневалась, что именно это она собиралась сказать. Только ее лицо вдруг изменилось. Как у комика, собравшегося имитировать Билла Клинтона, или Майкла Джексона, или даже Джорджа Клуни. И она попросила о помощи. Попросила о помощи и добавила, что ее зовут… как?
– Сюзанна Дин, – произнесла Труди вслух. – Вот как ее зовут. А патрульному Антасси я этого не сказала.
Нет, не сказала, но кому нужен этот патрульный Антасси? Патрульный Антасси с его автобусными остановками и маленькими магазинчиками. Да пошел он…
Эта женщина… Сюзанна Дин, Вупи Голдберг, Коретта Скотт‑Кинг, кем бы они ни были, думала, что она беременна. Думала, что у нее родовые схватки. Я в этом практически уверена. Она показалась тебе беременной, Труди?
– Нет, – ответила она сама себе.
На ближней к Верхнему Манхэттену стороне Сорок шестой улицы вновь засветилась красная табличка с надписью СТОЙТЕ. И Труди вдруг осознала, что к ней возвращается спокойствие. Она успокаивалась лишь потому, что стояла здесь, на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы, рядом с высящейся по правую руку громадой Хаммаршельд‑Плаза‑2. Словно почувствовала холодную руку, легшую на горячий лоб, словно услышала доброе слово, заверившее ее, что нет причины, нет абсолютно никакой причины ощущать онекалывающее покамение.
Она слышит гудение, вдруг осознала Труди. Сладостный гудящий звук.
– Это не гудение, – уточнила она, когда красная табличка СТОЙТЕ погасла и вновь зажглась белая ИДИТЕ (она вспомнила, как один из ухажеров в колледже сказал ей, что для кармы просто беда, если человек уподобляется световому указателю на пешеходном переходе). – Это не гудение, это пение.
И тут же у нее за спиной – она вздрогнула от неожиданности, но не испугалась – раздался мужской голос:
Комментариев нет