Пес

Пауза. Выпил, закашлял.

– Черт бы побрал эту дрянь.

Пауза. Уставился в зал.

– А ты помнишь, Леша, как ты грузил торпеды часов семь, а мороз был градусов двадцать, и все остекленели. А потом я тебе спирта налил, а ты его в чай и даже чай пить не мог – не глотает рот горячий чай, давится, спазм.

А ноги ниже колена вообще не чувствуешь. Как на деревяшках стоишь. А в море вышли на контрольный выход после автономки – и на тебе – аварийная тревога на аварийной тревоге. Еле дошли. До базы. Ели доползли. Чуть не сгорели. Вот на «К-3» там два отсека выгорело. Объемный пожар – хоть бы кто дернулся. У всех лица были как печеные яблоки. Но так – как живые. Кто где стоял, там и застыл… Ах, Леша, Леша… мы и на самокатах катались. Помнишь, в пятом классе сделали себе самокаты. А милиционер за нами два квартала бежал. Мы тогда утекли. А он нам грозил.

Глупо все. При объемном возгорании огонь прямо по воздуху идет. Все горит, горит. Все, оказывается, может гореть, все. Воздух горит, и ты внутри этого воздуха. Смерч огня. В один миг. Мгновение одно. На «К-3» ребята так и сказали: «Горит все. И мы горим. Прощайте». Раз – и нет людей. Нету. Только что разговаривали – и уже все. Другое наступило время. Другое. Время тут вообще течет не так. Кажется, что остановилось оно, только гул вентиляторов, а потом оказывается, годы прошли. Сами. Мимо тебя. Будто вчера мы только с Лешей на борт пришли. Лейтенантами. Глупые, конечно, были. Ой глупые! Что с лейтенанта взять? Только анализы. Ничего тут не понимали.

Это не страшно, когда чего-то не знаешь. Узнаешь потом. Научат. Тут ведь если ты не знаешь, то научишься всему очень быстро. Иначе никак. Она не позволит. Она за спиной будет стоять. Маячить. Подглядывать. Смерть. За спиной.

Тут от каждого все зависит. От каждого. Сто человек как один человек. От каждого вахтенного в каждом отсеке в каждую секунду. Тут ты отвечаешь за всех. Погибнут они, если что. И ты никуда не денешься. Тут ты отвечаешь. Они жить должны, потому и равны все. Командир продукты вместе со всеми грузит. Экипаж становится в одну линию и грузит продукты. И едят все из одного котла. Никто командиру отдельно не готовит. Все равны. Только что за разными столами.

И чего это я про пожар вспомнил? Да, пожар, пожар. Или вода. Вода и пожар – это всегда вместе. У нас как вода в лодку идет, так обязательно пожар будет, а если пожар, то выгорят сальники забортного устройства и пойдет в отсеки вода. Лодка наполнится, и пошел нарастать дифферент, а потом она на попа встанет и под воду уйдет.

А с нее люди, как мураши, сыпятся. На воде потом плавают, барахтаются. Каша из людей. За плоты цепляются. У нас есть спасательные плоты. Он сто кило весит, этот плот. И в него просто так, с воды, не забраться. Трудно.

А лодка когда под воду уйдет, так она в водоворот за собой людей, что вокруг плавают, тянет. Хорошо, если спасательные жилеты на них, тогда можно вынырнуть. Жилет наверх вытянет. Если, конечно, не глубоко утянет. А то ведь выбросит наверх, а человек уже задохнулся – глубоко утянула.

А на глубине раздавит ее, и баллоны воздуха высокого давления взорвутся. Вот тогда и пой… «Варяга»…

А мы с Лехой на рыбалку ходили. Только он не любил рыбу ловить. Это я любил, а он говорил, что рыба красивая и ему ее жаль.

Рассвет, туман, и мы с удочками. Я про щуку все знаю. Я ее… (Вздыхает.)

А Леха говорил: красивая…

У нас, когда ты долго в море, так всякое может показаться. Во сне кажется, что все наяву происходит. Такие тут снятся сны. Не отделить, где сон, а где не сон.

Во сне и поссориться можно. Я с Лешей однажды поссорился. Во сне. Два дня не мог ничего ему сказать, потом говорю: было такое. Он мне: не было. Фу ты, черт, значит, сон.

Пауза. Раскачивается, закрыв глаза.

– Качает под водой. Лодку качает. Вверх, потом вправо заваливается, потом вниз как ухнет и влево. В надводном положении. Однажды так нас валяло, а мы пополняли запасы воздуха высокого давления и не могли погрузиться. А вокруг путина идет. Рыбаки рыбу ловят. Район-то закрыт, так они умудряются забежать, сети выметать и сбежать из района, а потом уже сети вытягивают.

А мы от них уворачиваемся. Только бы не зацепить. А потом на нас тот американец пошел. Крейсер. Тридцать узлов. Он из точки на горизонте за полчаса рядом встал.

Встал и флаги вывесил: «Не могу управляться. Прошу соблюдать осторожность». А потом он на нас пошел. Мы-то в надводном. Воздух бьем, а он – точно по носу.

У него на носу таран. Он им железо, как бумагу, режет. Пополам развалит – даже не поморщится.

Еле успели сыграть срочное погружение. Командир скомандовал – и в лодку. Он всегда последним спускается и люк задраивает. Только ушли на глубину, как американец уже над головами. Винтами воду рвет. Все слышно. Это он, чтоб, значит, корпус нам задеть.

Леха у нас в первом. Удар бы по нему пришелся. А там уже не спастись. Дверь во второй отсек задраили бы, и все, кто в первом, выживают сами. А как там можно выжить, если вода наполняет отсек за секунды? И аккумуляторная батарея в выгородке. Там если забортная вода на клеммы попадет – короткое замыкание, и в отсек пойдет хлор. Одного вдоха достаточно.

А при минус двух в воде можно только десять минут сидеть – сердце не выдержит. Все тело, как тисками, давит. Десять минут – и поплавок. Так медицина считает. Но я-то плавал. И Витя. Тут не всегда совпадает. Кому-то везет.

У соседей швартовую команду на ходу смыло – так их никто не спасал. Сказали на буксиры: «Подобрать людей», – а чего там подбирать? На них спасательные жилеты, и они плавают, но уже не вернуть. Все ушли.

А я, когда за тем матросом прыгал, так и совсем воды не заметил. И что она холодная, не заметил – тут уж как получится. Но ты, когда прыгаешь за человеком в воду, об этом не думаешь. Вообще не думаешь, потому что срабатывает в тебе, что это человек. Сработало – и уже за бортом.