У меня защипало в глазах.
Мой любимый учитель перед всем классом говорит, что я и не мог справиться. Перед этим он целый год твердил, что верит в меня, и вот теперь говорит, будто я достоин того, чтобы меня выгнали.
– Конечно, – ответил я, весь дрожа.
– Нет, нет, – сказал мистер Браннер, – я все перепутал. Я пытаюсь сказать, что… ты не обычный мальчик, Перси. Это не имеет никакого отношения…
– Спасибо, – выпалил я. – Большое вам спасибо, сэр, что напомнили.
– Перси…
Но я уже убежал.
В последний день семестра я запихнул свою одежду в чемодан.
Остальные ребята доводили меня, обсуждая свои планы на каникулы. Один собирался автостопом добраться до Швейцарии. Другие отплывали в месячный круиз по Карибам. Как и я, они были малолетние преступники, но богатые малолетние преступники. Их отцы занимали важные посты, были послами или знаменитостями. Я был никто, и звали меня никак.
Они спросили, что я собираюсь делать летом, и я сказал, что возвращаюсь в город.
Чего я им не сказал, так это того, что летом мне придется выгуливать собак или продавать подписку на журналы, а в свободное время – переживать, попаду ли я в школу осенью.
– А! – сказал один из них. – Это круто!
И они продолжали разговаривать, будто меня тут и нет вовсе.
Единственный, с кем я побаивался прощаться, был Гроувер, но, как выяснилось, делать этого не пришлось. Он заказал билет до Манхэттена на тот же «грейхаунд», что и я, поэтому мы снова оказались вместе и вместе ехали в город.
Во время путешествия Гроувер то и дело тревожно выглядывал в проход, наблюдая за другими пассажирами. Я сообразил, что он постоянно нервничал и дергался с тех самых пор, как мы выехали из Йэнси, как будто ждал: должно случиться что‑то плохое. Сначала я подумал, что он беспокоится, что кто‑нибудь начнет его дразнить. Но в «грейхаунде» дразнить его было некому.
В конце концов я устал сдерживаться.
– Высматриваешь тех, которые знают? – со значением спросил я.
Гроувер чуть не подпрыгнул на сиденье.
– Что… что ты имеешь в виду?
Я признался, что подслушал его разговор с мистером Браннером вечером накануне экзамена.
У Гроувера забегали глаза.
– И что ты успел услышать?
– Ну… не так чтобы много. Что это за черта – летнее солнцестояние?
Он вздрогнул.
– Послушай, Перси… Я просто беспокоился за тебя, понимаешь? Я имею в виду галлюцинации о математичках, которые превращаются в злых духов…
– Гроувер…
– И я рассказывал мистеру Браннеру, что, возможно, ты оказался в стрессовой ситуации, потому что никакой миссис Доддз не было и…
– Эх, Гроувер, врать ты все равно не умеешь.
У него зарделись уши.
– Возьми просто так, ладно? – Он выудил из кармана рубашки замусоленную карточку. – На случай, если я понадоблюсь тебе летом.
Текст на карточке был набран замысловатым шрифтом – настоящая пытка для моих страдающих дислексией глаз, – но в конце концов мне удалось разобрать нечто вроде:
Гроувер УНДЕРВУД
Хранитель
Холм полукровок
Лонг‑Айленд
Нью‑Йорк
(800) 009‑0009
– Каких полу?..
– Да тише ты! – умоляюще произнес Гроувер. – Это мой, ну… мой летний адрес.
Сердце у меня ушло в пятки. У Гроувера был летний дом. Мне никогда и в голову не приходило, что его семья может быть такой же богатой, как и у других учеников Йэнси.
– Ладно, – мрачно ответил я. – Может, и загляну как‑нибудь в твой особняк.
Гроувер кивнул.
– Или… или если я тебе понадоблюсь.
– А с чего это ты мне вдруг понадобишься?
Вопрос прозвучал резче, чем мне бы того хотелось.
Гроувер весь покрылся краской до самого кадыка.
– Послушай, Перси, правда в том… что я… я вроде как бы должен тебя защищать.
Я уставился на него.
Круглый год я ввязывался в перебранки и драки, чтобы оградить его от хулиганов. У меня даже сон пропал – так я беспокоился, что ему будет доставаться от ребят, когда меня нет. И тут вдруг он заявляет, что он мой защитник.
– Гроувер, – сказал я, – от чего конкретно ты собираешься меня защищать?
И тут у нас под ногами раздался оглушительный скрежещущий звук. Из‑под приборной доски повалил черный дым, и весь автобус наполнился запахом тухлых яиц. Водитель чертыхнулся, и «грейхаунд», переваливаясь с боку на бок, съехал на обочину шоссе.
Несколько минут водитель, громыхая железом, копался в моторе, а потом сказал, что всем надо выйти. Мы с Гроувером потянулись к выходу вслед за остальными пассажирами.
Выйдя, мы оказались на проселочной дороге – место такое, что и внимания не обратишь, если тут не случится авария. С нашей стороны шоссе росли исключительно клены, и вся земля под ногами была замусорена тем, что выбрасывали из проезжающих машин. На другой стороне, через четыре полосы асфальтовой дороги, над которой дрожало полуденное марево, располагался старомодный прилавок с фруктами.
Разложенный на нем товар выглядел привлекательно: громоздившиеся друг на друга ящики с кроваво‑красными вишнями и яблоками, грецкие орехи и абрикосы, кувшины с сидром в ванне на ножках, полной льда. Клиентов не было, только три старые дамы сидели в креслах‑качалках под сенью кленов и вязали пару самых больших носков, которые я когда‑либо видел.
Я имею в виду, что носки эти были размером со свитер каждый, но это определенно были носки. Дама справа вязала один из них. Дама слева – другой. Леди посередине держала огромную корзину с пряжей цвета электрик.
Все трое выглядели глубокими старухами, бледная кожа лиц сморщилась, как увядшая фруктовая кожура, серебристо‑седые волосы покрывали белые косынки в горошек, костлявые руки торчали из рукавов выцветших хлопчатобумажных платьев.
Самое странное то, что все трое, казалось, смотрели прямо на меня.
Я поглядел на Гроувера, чтобы сказануть про них что‑нибудь этакое, и увидел, что у моего друга аж вся кровь от лица отхлынула. И нос подергивался.
– Гроувер, – окликнул я. – Эй, парень…
– Скажи мне, что они не смотрят на тебя! Ведь смотрят же, разве нет?
– Да. Странно, правда? Думаешь, эти носки мне подойдут?
– Ничего смешного, Перси. Совсем даже не смешно.
Старая дама, сидевшая посередине, достала большие ножницы – золотые с серебром и длинные, как коса. Гроувер затаил дыхание.
– Пора садиться в автобус, – пробормотал он. – Пошли.
– Что? – переспросил я. – Да там сейчас настоящее пекло.
– Пошли! – Он распахнул дверцу и забрался внутрь, но я остался стоять на обочине дороги.
Странные дамы по‑прежнему не сводили с меня глаз. Та, что посередине, перерезала пряжу, и, клянусь, я услышал лязг ножниц сквозь шум проезжавшего по четырем полосам транспорта.
Две ее подруги скатали ярко‑синие носки, предоставив мне гадать, для кого же они предназначались – для Снежного Человека или Годзиллы.
Комментариев нет