По гуманитарным предметам мои отметки были отличными, а вот по физике, химии и математике – не вполне. Полагаю, дело было в не слишком симпатичных учителях. Так оскомина и осталась на всю жизнь, при том что на полках в нашей квартире стояли десятки книг, написанных моим отцом, сплошная математика и техника – оптическая инженерия, в том числе военного профиля. Но для меня это была terra incognita! С мамой – другое дело: английский язык, история, литература… Читать труды Гиббона о Древнем Риме или Себага‑Монтефиоре о Романовых для меня и сегодня самое большое удовольствие. Отец, думаю, немного ревниво относился к этому.
Как и положено семье советских интеллигентов, жили мы без особых (по тогдашним нормам) материальных проблем, но скромно. Как‑то в Instagram моего уже взрослого сына Евгения я увидел фото, которое меня поразило. Это был холодильник в его доме в Лондоне, где стояло как минимум 60 бутылок разных марок водки. А ведь у него есть еще и отличный винный погреб на добрых 100 тысяч бутылок! Представить себе такое в нашей с родителями и братом «двушке» было решительно невозможно. Даже появись у меня алкоголь в таких количествах – две дюжины моих друзей помогли бы мне опустошить бутылки за пару дней («Сюда! У меня флэт свободен – старики свалили!»), а потом мы с Мамутом пошли бы сдавать стеклотару и собачиться с толстыми тетками в пункте приема из‑за каждого якобы большого скола на горлышке «пузыря».
Среднюю школу я окончил с «хорошистским» аттестатом. Я не был «блатным мальчиком», хотя моя мама преподавала в МГИМО и была там членом парткома. Перед поступлением я год занимался с репетитором, даже бросил водное поло, которым занимался с детства. У меня стало садиться зрение – видел я уже плохо, а линз тогда не было.
В те времена «блат» был еще весьма условным, тем более в МГИМО. Со мной на одном потоке обучалось много отпрысков членов Политбюро ЦК КПСС. Например, Андрей Брежнев, внук генсека. Или Ильхам Алиев, сын члена Политбюро и будущего президента Азербайджана, ныне сам возглавляющий республику. Владимир Потанин, владелец «Норильского никеля», учился курсом младше. Помню скандал: мама, принципиальный человек, поставила Брежневу «кол» по английскому. Другие преподаватели стали ее сторониться – даже в коридоре обходили. И вот где‑то через месяц идет она по коридору, а ей навстречу Андрей: «Мария Сергеевна! А знаете – мне уже «четыре» поставили!» Оказывается, ректор МГИМО Лебедев, наш однофамилец, представил все дело так, будто мама – его родственница. Ему позвонила супруга Брежнева и попросила, чтобы Андрея не выгоняли и забрали от Марии Сергеевны в другую группу к другому преподавателю. Так ректор стал вхож в семью генсека. То есть серьезные «разводняки» практиковались и в СССР, причем на самом высоком уровне.
Два раза в неделю я ходил в магазин, где приходилось выстаивать в пяти‑шести очередях, причем очереди в отдел и в кассу были разные. Кончались то яйца, то молоко, то сыр, то колбаса. Да и этих продуктов было от силы пара наименований – сыр «Советский» или «Российский», яйца «Экстра», колбаса «Любительская»… Нередко дома я доставал из кастрюли, где хранился хлеб, заплесневевший батон за 13 копеек, срезал корки, обливал хлеб водой и ставил в духовку. Варил извлеченные из морозильника полпачки пельменей месячной давности и заливал майонезом. Проросшая мягкая картошка, яйца, мороженый минтай или треска… Вот и все меню. И так примерно лет двадцать.
Как я попал в Ясенево, во внешнюю разведку, отчасти остается загадкой. Собирался заниматься академической деятельностью, писать диссертацию в Институте экономики мировой социалистической системы. Даже выбрал тему: «Долговые проблемы и вызовы глобализации». Но еще на старших курсах ко мне стали присматриваться «хедхантеры» из Первого главного управления КГБ СССР. Хотя, во‑первых, я чурался всякой комсомольской, партийной и вообще общественной работы. Во‑вторых, скептически относился к марксизму‑ленинизму, читал (с оглядкой) Солженицына и Шаламова, рассказывал политические анекдоты. Короче, проявлял все признаки инакомыслия. Из‑за этих диссидентских наклонностей в самом начале моей шпионской карьеры случился прокол, о котором я сейчас расскажу. С другой стороны, если абстрагироваться от идеологии и оценивать профессиональные качества, то я, пожалуй, вполне подходил – помимо английского у меня был неплохой испанский; я был женат, у меня был ребенок. Возможно, в те времена разведка была тайным антисоветским «Союзом меча и орала»? Ведь там служили образованные люди, и они знали, как на самом деле живут за границей. Им невозможно было навешать на уши пропагандистскую лапшу – они сами готовили рецепты.
На четвертом курсе я попал на стажировку в Ливию. Понадобились переводчики из вузов, которым больше всех доверяли. Контракт заключался на полгода, причем платили так, будто ты уже «по‑взрослому» работаешь во внешнеторговом объединении. Мечта советского человека! СССР тогда подписал с Ливийской Джамахирией контракт на строительство в Таджуре, в 40 минутах езды от Триполи, научно‑исследовательского ядерного центра с легководным реактором мощностью 10 мегаватт. Там должны были обучаться будущие специалисты для работы на АЭС, которую Каддафи планировал построить в районе залива Сидра (Большой Сирт). Правда, в роли этих местных специалистов оказались сплошь бездельники из богатых семей, которые учиться не хотели и мечтали поскорее уехать в Америку или в Англию.
Накануне нашего приезда, в июне 1981 года, Израиль провел в Ираке операцию «Вавилон», разбомбив под Багдадом ядерный реактор класса «Осирис», который Саддаму Хусейну продали французы. Премьер‑министр Израиля Менахем Бегин публично пригрозил разбомбить и Таджуру, поэтому ситуация была напряженная. На территории центра находилось много ливийских военных – очень молодых людей (порой казалось, что это вообще подростки в огромных сапогах и с автоматами), размещались зенитные установки. В случае налета авиации надо было прятаться в бункер, сохранившийся еще со времен Второй мировой войны, – наследие командующего Африканским корпусом Третьего рейха генерал‑фельдмаршала Эрвина Роммеля.
В Таджуре действовал сухой закон, причем довольно суровый – за пьянку можно было запросто угодить в зиндан. Но мы все равно его нарушали – гнали самогон. Один раз все отравились, некоторые попали в больницу. Но наше начальство не считало такие нарушения серьезными. Другое дело – политическая неблагонадежность. Как‑то раз я в компании рассказал такой анекдот.
Представляете, идет в Кремлевском дворце съездов торжественный вечер в честь юбилея Октябрьской революции. Руководство партии и правительства, герои труда, пионеры, космонавты… Ведущий Иосиф Кобзон объявляет:
– А сейчас на трибуну поднимется легендарный Сидор Кузьмич, который два раза видел Ленина.
Все замерли. На трибуну поднимается дряхлый старичок. Кобзон спрашивает:
– Расскажите, Сидор Кузьмич, как вы встретились с вождем мирового пролетариата.
– Припоминаю, – скрипит Сидор Кузьмич. – Было это в 17‑м году, в Разливе. Прихожу я в баньку у нас в деревне. У меня там шаечка под одной ногой с горячей водой, под другой – с холодной водой. Веничек отличный, люди вокруг все такие приятные! Еще бы водочки, да сухой закон! И вдруг входит неприятный голый мужичонка. Такой маленький, лысый. Шасть в баню, а дверь не закрыл. И прямо ко мне: «Слышь, – говорит, – мужик, ты шаечкой не поделишься?» А я ему говорю: «Да иди ты на х…!» Вот так я увидел Ленина в первый раз.
Комментариев нет