При падении лошадь сломала обе ноги и не могла подняться. Старик оказался между колесами, и упал он так несчастливо, что телега всей своей тяжестью давила ему на грудь. Она была основательно нагружена. Дедушка Фошлеван испускал душераздирающие вопли. Его пытались вытащить, но безуспешно. Неловкое движение, неверное усилие, неудачный толчок — и ему был бы конец. Высвободить его можно было лишь одним способом — приподняв телегу снизу. Жавер, случайно оказавшийся здесь в момент несчастья, послал за домкратом.
Но вот подошел Мадлен. Все почтительно расступились.
— Помогите! — кричал старик Фошлевая, — Добрые люди, спасите старика!
Мадлен обратился к присутствующим:
— Нет ли домкрата?
— За ним пошли, — отвечал один крестьянин.
— А скоро его сюда доставят?
— Да пошли-то в самое ближнее место, в Флашо, к кузнецу, но на это понадобится добрых четверть часа.
— Четверть часа! — вскричал Мадлен.
Накануне шел дождь, земля размокла, телега с каждой минутой увязала все глубже и все сильнее придавливала грудь старика Фошлевана. Все понимали, что не пройдет и пяти минут, как у него будут сломаны все ребра.
— Нельзя ждать четверть часа, — сказал Мадлен крестьянам, стоявшим вокруг.
— Ничего не поделаешь!
— Да ведь будет поздно! Разве вы не видите, что телега уходит все глубже?
— Как не видеть!
— Послушайте, — продолжал Мадлен, — пока еще под телегой довольно места, можно подлезть под нее и приподнять ее спиной. Всего полминуты, а за это время беднягу успеют вытащить. Найдется здесь человек с крепкой спиной и добрым сердцем? Кто хочет заработать пять луидоров?
Никто в толпе не сдвинулся с места.
— Десять луидоров! — сказал Мадлен.
Присутствовавшие смотрели в землю. Один из них пробормотал:
— Тут нужна дьявольская сила. Как бы тебя самого не придавило!
— Ну же! — настаивал Мадлен. — Двадцать луидоров!
Опять молчание.
— Желания-то у них хватает… — произнес чей-то голос.
Мадлен обернулся и узнал Жавера. Он не заметил, когда тот подошел.
— А вот силы не хватает, — продолжал Жавер. — Чтобы поднять на спине такую телегу, надо быть страшным силачом.
Пристально глядя на Мадлена, он произнес, отчеканивая каждое слово:
— Господин Мадлен! В своей жизни я знал только одного человека, способного сделать то, что вы требуете.
Мадлен вздрогнул.
Равнодушным тоном, но не сводя с Мадлена глаз, Жавер добавил:
— Это был один каторжник.
— Вот как! — отозвался Мадлен.
— Каторжник из Тулонской тюрьмы.
Мадлен побледнел.
Между тем телега продолжала медленно уходить в землю. Дедушка Фошлеван хрипел и вопил:
— Задыхаюсь! У меня ребра трещат! Домкрат! Сделайте что-нибудь! Ох!
Мадлен оглянул толпу.
— Неужели никто не хочет заработать двадцать луидоров и спасти жизнь бедному старику?
Ни один из присутствовавших не шевельнулся. Жавер продолжал:
— В своей жизни я знал только одного человека, который мог заменить домкрат. Это тот каторжник.
— Ох! Сейчас меня раздавит! — крикнул старик.
Мадлен поднял голову, встретил все тот же ястребиный, не отрывавшийся от него взгляд Жавера, посмотрел на неподвижно стоявших крестьян и грустно улыбнулся. Потом, не сказав ни слова, опустился на колени, и не успела толпа даже вскрикнуть, как он уже был под телегой.
Наступила страшная минута ожидания и тишины. На глазах у всех Мадлен, почти плашмя лежа под чудовищным грузом, дважды пытался подвести локти к коленям, но тщетно. Ему закричали: «Дядюшка Мадлен! Вылезайте!» Сам старик Фошлеван сказал ему: «Господин Мадлен! Уходите! Видно, уж мне на роду написано так умереть! Оставьте меня! Не то и вас задавит!» Мадлен ничего не отвечал.
Зрители тяжело дышали. Колеса продолжали уходить все глубже, и теперь Мадлену было уже почти невозможно вылезти из-под телеги.
Вдруг вся эта громада пошатнулась, телега начала медленно приподниматься, колеса наполовину вышли из колеи. Послышался задыхающийся голос:
«Скорей! Помогите!» Это крикнул Мадлен, напрягший последние силы.
Все бросились на помощь. Самоотверженный поступок одного придал силу и мужество остальным. Два десятка рук подхватили телегу. Старик Фошлеван был спасен.
Мадлен встал на ноги Он был смертельно бледен, хотя пот лил с него градом. Его одежда была разорвана и покрыта грязью. Все плакали. Старик целовал ему колени и говорил, что это сам господь. А на лице Мадлена было какое-то странное выражение блаженного неземного страдания, и он спокойно смотрел на Жавера, все еще не спускавшего с него глаз.
Глава седьмая. Фошлеван становится садовником в Париже
Фошлеван при падении вывихнул себе коленную чашку. Дядюшка Мадлен велел отвезти его в больницу, устроенную им для рабочих в здании его фабрики; уход за больными был там поручен двум сестрам милосердия. На следующее утро старик нашел на тумбочке возле кровати тысячефранковый билет и записку, написанную рукой дядюшки Мадлена: «Я покупаю у вас телегу и лошадь». Телега была сломана, а лошадь околела. Фошлеван выздоровел, но его колено перестало сгибаться. Заручившись рекомендациями монахинь и местного священника, Мадлен устроил старика садовником при женском монастыре в квартале Сент — Антуан в Париже.
Вскоре после этого случая Мадлен был назначен мэром. Когда Жавер впервые увидел Мадлена, опоясанного шарфом, дававшим ему власть над всем городом, он ощутил такой трепет, какой мог бы ощутить пес, который под одеждой хозяина почуял волка. С этой минуты он стал всячески избегать встречи с ним. Но когда служебные обязанности принуждали его являться к мэру и уклониться от этого было невозможно, он выказывал ему глубочайшее почтение.
На благоденствие, созданное дядюшкой Мадленом в Монрейле — Приморском, кроме видимых признаков, о которых мы уже упоминали, указывал и другой признак, который, не будучи видимым, казался, однако, не менее показательным. Признак этот безошибочен. Когда население нуждается, когда работы не хватает, когда торговля идет плохо, налогоплательщик, вынужденный к тому безденежьем, невольно уклоняется от уплаты, пропускает все сроки, и государству приходится расходовать большие деньги на принудительные меры по сбору податей. Когда же работы вдоволь, когда край счастлив и богат, налоги выплачиваются легко, и взыскание их обходится государству дешево. Можно сказать, что для определения степени общественной нищеты и общественного богатства есть один непогрешимый барометр: это расходы по взиманию налогов. За семь лет расходы по взиманию налогов сократились в Монрейльском округе на три четверти, — тогдашний министр финансов де Виллель часто приводил этот округ в пример другим.
Таково было состояние края, когда Фантина вернулась на родину. Все давно забыли ее. К счастью, двери фабрики Мадлена были гостеприимно раскрыты для всех желающих. Она явилась туда, и ее приняли в женскую мастерскую. Ремесло было для Фантины совершенно новым, она не могла проявить особого мастерства и зарабатывала очень мало, но ей хватало и этого; главная задача была разрешена: она жила своим трудом.
Глава восьмая. Госпожа Виктюрньен тратит тридцать пять франков во имя нравственности
Когда Фантина увидела, что может жить самостоятельно, она воспряла духом. Жить честным трудом — какая это милость неба! В самом деле, к ней вернулась любовь к труду. Она купила зеркало, радовалась, глядя на свою молодость, на свои красивые волосы и красивые зубы, о многом забыла, стала думать теперь только о Козетте и возможном будущем и зажила почти счастливо. Она сняла комнатку и омеблировала ее в кредит, в расчете на будущий заработок; в этом сказались привычки ее прежней беспорядочной жизни.
Комментариев нет