Проезжий пошарил в кармане, нагнулся и положил в сабо Козетты луидор.
Затем, неслышно ступая, вернулся в свою комнату.
Глава девятая. Тенардье за работой
На другое утро, по крайней мере за два часа до рассвета, Тенардье. сидя в трактире за столом, на котором горела свеча, с пером в руке, составлял счет путнику в желтом рединготе.
Жена стояла, слегка наклонившись над ним, и следила за его пером. Оба не произносили ни слова. Он размышлял, она испытывала то благоговейное чувство, с каким человек взирает на возникающее и расцветающее перед ним дивное творение человеческого разума. В доме слышался шорох: то Жаворонок подметала лестницу.
Спустя добрых четверть часа, сделав несколько поправок, Тенардье создал следующий шедевр:
Счет господину из э 1
Ужин — 3 фр.
Комната — 10 фр.
Свеча — 5 фр.
Топка — 4 фр.
Услуги — 1 фр
Итого — 23 фр.
Вместо «услуги» было написано «усслуги».
— Двадцать три франка! — воскликнула жена с восторгом, к которому все же примешивалось легкое сомнение.
Тенардье, как все великие артисты, был, однако, не удовлетворен.
— Пфа! — пыхнул он.
То было восклицание Кастльри, составлявшего на Венском конгрессе счет, по которому должна была уплатить Франция.
— Ты прав, господин Тенардье, он и правда нам столько должен, — пробормотала жена, вспомнив о кукле, подаренной Козетте в присутствии ее дочерей — Это справедливо, но многовато. Он не станет платить.
Тенардье засмеялся сухим своим смехом.
— Заплатит! — проговорил он.
Этот его смех был высшим доказательством уверенности и превосходства. То, о чем говорилось таким тоном, не могло не сбыться. Жена не возражала. Она начала приводить в порядок столы; супруг расхаживал взад и вперед по комнате. Немного погодя он воскликнул:
— Ведь долгу-то у меня полторы тысячи франков!
Он уселся возле камина и, положив ноги на теплую золу, предался размышлениям.
— Кстати, — снова заговорила жена, — ты не забыл, что сегодня я собираюсь вышвырнуть Козетту за дверь? Вот гадина! У меня сердце разорвется из-за этой ее куклы! Мне легче было бы выйти замуж за Людовика Восемнадцатого, чем лишний день терпеть ее в доме!
Тенардье закурил трубку, выговорил между двумя затяжками:
— Счет этому человеку подашь ты.
И вышел.
Когда он скрылся за дверью, в комнату вошел путник.
Тенардье мгновенно показался за его спиной и стал в полураскрытых дверях таким образом, что виден был только жене.
Человек в желтом рединготе держал в руке палку и узелок.
— Так рано и уже на ногах? — воскликнула кабатчица. — Разве вы покидаете нас, сударь?
Она в замешательстве вертела в руках счет, складывая его и проводя ногтями по сгибу. Ее грубое лицо выражало несвойственные ей смущение и беспокойство.
Представить такой счет человеку, «ни дать ни взять — нищему», она считала неудобным.
У незнакомца был озабоченный и рассеянный вид.
— Да, сударыня, я ухожу, — ответил он.
— Значит, у вас, сударь, не было никаких дел в Монфермейле?
— Нет. Я здесь мимоходом. Вот и все. Сколько я вам должен, сударыня?
Тенардье молча подала ему сложенный счет. Человек расправил его, взглянул, но, видимо, думал о чем-то ином.
— Сударыня! Хорошо ли идут у вас дела в Монфермейле? — спросил он.
— Так себе, сударь, — ответила кабатчица, изумленная тем, что счет не вызвал возмущения. — Ах, сударь! — продолжала она жалобным и плаксивым тоном, — тяжелое время теперь! Да и людей-то зажиточных здесь очень мало. Все, знаете, больше мелкий люд. К нам только изредка заглядывают такие щедрые и богатые господа, как вы, сударь. Мы платим пропасть налогов. А тут, видите ли, еще и эта девчонка влетает нам в копеечку!
— Какая девчонка?
— Ну, девчонка-то, помните? Козетта. «Жаворонок», как ее тут в деревне прозвали.
— А-а! — протянул незнакомец.
— И дурацкие же у этих мужиков клички! — продолжала трактирщица. — Она больше похожа на летучую мышь, чем на жаворонка. Видите ли, сударь, мы сами милостыни не просим, но и подавать другим не можем. Мы ничего не зарабатываем, а платить должны много. Патент, подати, обложение дверей и окон, добавочные налоги! Сами знаете, сударь, как обдирает нас правительство. Кроме того, у меня есть родные дочери. Очень мне надо кормить чужого ребенка!
Незнакомец, стараясь говорить равнодушно, хотя голос его слегка дрожал, задал ей вопрос:
— А что, если бы вас освободили от нее?
— От кого? От Козетты?
— Да.
Красное, свирепое лицо кабатчицы расплылось в омерзительной улыбке.
— О, возьмите ее, сударь, оставьте у себя, уведите, унесите, осыпьте сахаром, начините трюфелями, выпейте ее, скушайте, и да благословит вас пресвятая дева и все святые угодники!
— Хорошо.
— Правда? Вы возьмете ее?
— Возьму.
— Сейчас?
— Сейчас. Позовите девочку.
— Козетта! — крикнула Тенардье.
— А пока, — продолжал путник, — я уплачу вам по счету. Сколько с меня следует?
Взглянув на счет, он не мог скрыть удивление:
— Двадцать три франка!
Он посмотрел на трактирщицу и повторил:
— Двадцать три франка?
В тоне, в каком незнакомец повторил эти три слова, слышались и восклицание и вопрос.
У трактирщицы было достаточно времени, чтобы приготовиться к атаке. Она ответила твердо:
— Да, сударь! Двадцать три франка.
Незнакомец положил на стол пять монет по пяти франков.
— Приведите малютку, — сказал он.
Тут на середину комнаты выступил сам Тенардье.
— Этот господин должен двадцать шесть су, — сказал он.
— Как двадцать шесть су? — вскричала жена.
— Двадцать су за комнату и шесть су за ужин, — холодно ответил Тенардье. — Что же касается малютки, то на этот счет мне надо потолковать с господином проезжим. Оставь нас одних, жена.
Тетка Тенардье ощутила нечто подобное тому, что испытывает человек, ослепленный внезапным проявлением большого таланта. Она почувствовала, что на подмостки вышел великий актер, и молча удалилась.
Как только они остались одни, Тенардье предложил путнику стул. Путник сел; Тенардье остался стоять, и лицо его приняло необычно добродушное и простоватое выражение.
— Послушайте, сударь! — сказал он. — Скажу вам прямо: я обожаю это дитя.
Незнакомец пристально взглянул на него.
— Какое дитя?
— Смешно! — продолжал Тенардье. — А вот привязываешься к ним. На что мне эти деньги? Можете забрать обратно ваши монетки в сто су. Этого ребенка я обожаю.
— Да кого же? — переспросил незнакомец.
— А нашу маленькую Козетту. Вы ведь, кажется, собираетесь увезти ее от нас? Так вот, говорю вам откровенно, я не соглашусь расстаться с ребенком, и это так же верно, как то, что вы честный человек. Я не могу на это согласиться. Когда-нибудь девочка упрекнула бы меня. Я видел ее совсем крошкой. Правда, она стоит нам денег, правда, у нее есть недостатки, правда, мы не богаты, правда, я заплатил за лекарства только во время одной ее болезни более четырехсот франков! Но ведь надо что-нибудь делать для бога. У бедняжки нет ни отца, ни матери, я ее вырастил. У меня хватит хлеба и на нее и на себя. Одним словом, я привязан к этому ребенку. Понимаете, постепенно привыкаешь любить их; моя жена вспыльчива, но и она любит ее. Девочка для нас, видите ли, все равно что родной ребенок. Я привык к ее лепету в доме.
Комментариев нет