Само собой, никто из моих друзей не знал, что происходит, да они вообще ничего обо мне не знали. Черт, они ведь считали, что моя мама давно умерла, а Тереза и вовсе думала, что я – местная, родилась и выросла здесь.
И все это было ложью.
Да и как мне было рассказать обо всем Терезе? Или и того хуже, Брендону? «О, привет, вы знаете, мне нужно съездить домой и придушить свою мать – да‑да, ту самую, которую вы считали мертвой, потому что я ужасная врунья, – за то, что она меня опять наколола. Может, встретимся и выпьем, когда я вернусь?» О таком разговоре даже думать было унизительно, ведь потом мне пришлось бы рассказывать о наркотиках, об алкоголе, о пущенной под откос жизни, о странном расставании мамы и отца, когда отец просто психанул и исчез. В конце концов разговор зашел бы о несчастье и пожаре, который уничтожил всю мою семью и почти уничтожил меня.
Делать этого я не собиралась.
Так что пришлось всем сказать, что это лето я проведу с семьей. Оставалось только надеяться, что обо мне не прочтут в новостях, когда я в самом деле кого‑то убью.
Никто не удивился моим планам – в прошлом году я тоже притворилась, что еду на каникулы домой, а на самом деле поселилась в отеле в Мартинсберге и практически разорилась, заказывая еду в номер. Как неудачница.
Как полная неудачница.
И все же…
План «трех П» нужно было на время поставить на паузу. Я направлялась домой, моля всех богов, что у мамы еще осталась хотя бы часть денег, которые хранились у нее на счетах, и что этих денег будет достаточно. Не могла ведь она истратить и свои, и мои деньги. Мне просто нужно было, чтобы она – не знаю даже как – хоть что‑то исправила.
Таким был мой план А.
План Б состоял в принятии того, что, если у мамы за душой не окажется ни гроша, у меня хотя бы – при удачном раскладе – будет бесплатное жилье на лето, потому что мне предстояло каждый день молиться, чтобы материальной помощи хватило на оплату учебы. Еще я молилась, чтобы у меня хватило сил вытерпеть целое лето в богом забытом городишке и не убить собственную мать, поскольку в этом случае материальная помощь мне бы уже не понадобилась.
Сжимая руль дрожащими руками, я свернула с трассы на Плимут‑Митинг, небольшой городок в нескольких милях от Филадельфии. Меня чуть не стошнило, когда толстые дубы и ореховые деревья, стоящие вдоль дороги, расступились и я оказалась на вершине холма. Путешествие было недолгим, от Шепердстауна я ехала сюда чуть меньше четырех часов, но мне уже начинало казаться, что дорога никогда не закончится.
Теперь я стояла на светофоре через дорогу от магазина «Все за доллар» в городе, куда я никогда – никогда‑никогда – не хотела возвращаться. Я опустила голову на руль.
Я уже побывала дома. Свет не горел. Подъездная дорожка пустовала.
Приподняв голову, я снова стукнулась лбом о руль.
Втащив ключ от дома, который никогда – никогда‑никогда – не собиралась больше использовать, я вошла внутрь. В доме было практически пусто. В гостиной стояли диван и старый телевизор. В небольшой столовой – лишь несколько нераспакованных коробок. Холодильник тоже пустовал. Кровать в спальне на первом этаже была не убрана. На полу грудой валялась мамина одежда вперемежку с какими‑то документами и прочим барахлом, на которое мне даже не хотелось смотреть. Спальня на втором этаже, которая когда‑то была моей, полностью изменилась. Кровать исчезла, как и комод и маленький письменный столик, купленный мне бабушкой незадолго до ее смерти. У стены валялся грязный матрас – мне даже думать не хотелось о том, кто на нем спал. Казалось, в доме никто не жил. И что моя мать просто исчезла с лица земли.
Ничего хорошего это не сулило.
В доме не оказалось ни одной фотографии. Никаких рамок на стенах. Никаких воспоминаний. Впрочем, это меня не удивляло.
Подняв голову, я опять уронила ее на руль.
– Ох.
Но электричество в доме все еще работало. Это же хороший знак? Это значило, что у мамы пока еще были кое‑какие деньги.
В третий раз ударившись о руль, я поморщилась.
Сзади мне посигналили, и я сразу выпрямилась и посмотрела вперед. Зеленый свет. Ой. Сильнее сжав руль, я решительно вздохнула и поехала дальше. Оставалось только одно место, где она могла быть.
Эх…
Там я тоже никогда – никогда‑никогда – не планировала больше появляться. Набравшись решимости, я медленно поехала по главной дороге, своей черепашьей скоростью раздражая всех водителей позади. Но быстрее ехать я не могла.
Мое сердце бешено колотилось, когда, перестроившись в правый ряд, я повернула и оказалась в центре города – на улице, которая считалась главной только потому, что там сосредоточились все основные магазины, забегаловки и сетевые рестораны. Если проехать еще километров пять, то можно было попасть в сомнительного вида стриптиз‑клуб – вся обочина рядом с ним была уставлена мотоциклами, демонстрировавшими индивидуальность своего владельца‑байкера. Напротив клуба находилась еще одна забегаловка – «У Моны».
О боже.
На улицах было полно машин, но когда я свернула на знакомую, усеянную рытвинами и черт знает чем еще парковку, там оказалось свободно.
В конце концов, был вечер понедельника.
Остановившись в дальнем конце возле неонового знака «У Моны», где не горела буква «о», я еще несколько раз глубоко вздохнула.
– Я ее не убью. Я ее не убью.
Как только я удостоверилась, что не сорвусь и не наброшусь на нее, когда увижу, я вышла из своего «Форда Фокуса» и поправила джинсовые шорты и тонкую кремовую блузку с длинными рукавами, которую я заправила за пояс, чтобы она не болталась.
Громко стуча шлепанцами, я направилась к заведению. Сумку я держала в руке так, что сомнений не оставалось: при необходимости ее можно превратить в грозное оружие.
Подойдя ко входу, я распрямила плечи и тихо выдохнула. Квадратное окошко в двери потрескалось, но было чисто вымытым. Красная и белая краска, которая некогда привлекала внимание своим ярким сочетанием, облупилась и висела ошметками, словно кто‑то облил стены кислотой. Большое затемненное окно с сияющим знаком «ОТКРЫТО» в углу тоже раскололось, и стекло было исчерчено тоненькой паутиной трещин.
Если снаружи все было так…
Господи…
Как же мне не хотелось этого делать!
Мой взгляд снова скользнул к темному квадратному окошку на двери. В отражении мои голубые глаза казались огромными, а бледная кожа – совсем белой, из‑за чего шрам на левой щеке горел огнем. Он начинался чуть ниже уголка глаза и спускался до уголка рта, где становился более заметным.
Комментариев нет