Обрыв

– Как же достать: разбудишь ее?

– Нет, Марфа Васильевна не проснется: люта спать! Пустите, барин, – муж услышит.

– Ну, беги же, «Земфира», да не попадись ему, смотри!

– Нет, теперь ничего не возьмет, если и встретит: скажу на вас, что вы велели…

Она засмеялась своей широкой улыбкой во весь рот, глаза блеснули, как у кошки, и она, далеко вскинув ноги, перескочила через плетень, юбка задела за сучок. Она рванула ее, засмеялась опять и, нагнувшись, по‑кошачьи, промчалась между двумя рядами капусты.

А Марк в это время все допытывался, кто прячется под плетнем. Он вытащил оттуда незнакомца, поставил на ноги и всматривался в него, тот прятался и не давался узнавать себя.

– Савелий Ильич! – заискивающим голосом говорил он, – ничего такого… вы не деритесь: я сам сдачи сдам…

– Что‑то лицо твое мне знакомо! – сказал Марк, – какая темнота!

– Ах, – это не Савелий Ильич, ну, слава те Господи! – радостно сказал, отряхиваясь, незнакомый. – Я, сударь, садовник! Вон оттуда…

Он показал на сад вдали.

– Что ты тут делаешь?

– Да… пришел послушать, как соборный колокол ударит… а не то чтоб пустым делом заниматься… У нас часы остановились…

– Ну тебя к черту! – сказал Марк, оттолкнув его.

Тот перескочил через канаву и пропал в темноте.

Райский между тем воротился к главным воротам: он старался отворить калитку, но не хотел стучаться, чтоб не разбудить бабушку.

Он услышал чьи‑то шаги по двору.

– Марина, Марина! – звал он вполголоса, думая, что она несет ему ужин, – отвори!

С той стороны отодвинули задвижку; Райский толкнул калитку ногой, и она отворилась. Перед ним стоял Савелий: он бросился на Райского и схватил его за грудь…

– А, постой, голубчик, я поквитаюсь с тобой – вместо Марины! – злобно говорил он, – смотри, пожалуй, в калитку лезет: а я там, как пень, караулю у плетня!..

Он припер спиной калитку, чтоб посетитель не ушел.

– Это я, Савелий! – сказал Райский. – Пусти.

– Кто это? – никак, барин! – в недоумении произнес Савелий и остановился как вкопанный.

– Как же вы изволили звать Марину! – медленно произнес он, помолчав, – нешто вы ее видели?

– Да, я еще с вечера просил ее оставить мне ужинать, – солгал он в пользу преступной жены, – и отпереть калитку. Она уж слышала, что я пришел… Пропусти гостя за мной, запри калитку и ступай спать.

– Слушаю‑с! – медленно сказал он. Потом долго стоял на месте, глядя вслед Райскому и Марку. – Вот что! – расстановисто произнес он и тихо пошел домой.

На дороге он встретил Марину.

– Что тебе, леший, не спится? – сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его, – бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами! – ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней.

Савелий, не глядя на нее, в ответ на ее воззвание, молча погрозил ей вожжой.

XV

Марк в самом деле был голоден: в пять, шесть приемов ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал от него. Марина пришла убрать и унесла остов индейки.

– Хорошо бы чего‑нибудь сладкого! – сказал Борис Павлович.

– Пирожного не осталось, – отвечала Марина, – есть варенье, да ключи от подвала у Василисы.

– Что за пирожное! – отозвался Марк, – нельзя ли сделать жжёнку? Есть ли ром?

Райский вопросительно взглянул на Марину.

– Должно быть, есть: барышня на «пудень» выдавали повару на завтра: я посмотрю в буфете…

– А сахар есть?

– У барышни в комнате, я достану, – сказала Марина и исчезла.

– И лимон! – крикнул ей вслед Марк.

Марина принесла бутылку рому, лимон, сахар, и жжёнка запылала. Свечи потушили, и синее пламя зловещим блеском озарило комнату. Марк изредка мешал ложкой ром; растопленный на двух вилках сахар, шипя, капал в чашку. Марк время от времени пробовал, готова ли жжёнка, и опять мешал ложкой.

– Итак… – сказал, помолчав, Райский и остановился.

– Итак!.. – повторил Марк вопросительно.

– Давно ли вы здесь в городе?

– Года два…

– Верно, скучаете.

– Я стараюсь развлекаться…

– Извините… я…

– Пожалуйста, без извинений! спрашивайте напрямик. В чем вы извиняетесь?

– В том, что не верю вам…

– В чем?

– В этих развлечениях… в этой роли, которую вы… или, виноват…

– Опять «виноват»?

– Которую вам приписывают.

– У меня нет никакой роли: вот мне и приписывают какую‑то.

Он налил рюмку жжёнки и выпил.

– Выпейте: готова! – сказал он, наливая рюмку и подвигая к Райскому. Тот выпил ее медленно, без удовольствия, чтоб только сделать компанию собеседнику.

– Приписывают, – начал Райский, – стало быть, это не настоящая ваша роль?

– Экие вы? я вам говорю, что у меня нет роли: ужели нельзя без роли прожить!..

– Но ведь в нас есть потребность что‑нибудь делать: а вы, кажется, ничего…

– А вы что делаете?

– Я… говорил вам, что я художник…

– Покажите же мне образчики вашего искусства…

– Теперь ничего нет: вот, впрочем – безделка: еще не совсем кончено…

Он встал с дивана, снял холстину с портрета Марфеньки и зажег свечу.

– Да, похож! – сказал Марк, – хорошо!.. «У него талант!» – сверкнуло у Марка в голове. – Очень хорошо бы… да… голова велика, плечи немного широки…

«У него верен глаз!» – подумал Райский.

– Лучше всего этот светлый фон в воздухе и в аксессуарах. Вся фигура от этого легка, воздушна, прозрачна: вы поймали тайну фигуры Марфеньки. К цвету ее лица и волос идет этот легкий колорит…

«У него есть и вкус, и понимание! – думал опять Райский, – уж не артист ли он, да притаился?»

– А вы знаете Марфеньку? – спросил он.

– Знаю.

– А Веру?

– И Веру знаю.

– Где же вы их видали? Вы в доме не бываете.

– В церкви.

– В церкви? Как же говорят, что вы не заглядываете в церковь?

– Не помню, впрочем, где видел: в деревне, в поле встречал…

Он выпил еще рюмку жженки.

– Не хотите ли? – прибавил он, наливая Райскому.

– Нет – я не пью почти: это так только, для компании. У меня и так в голову бросилось.

– И у меня тоже, да ничего: выпейте. Если б в голову не бросалось, так и пить не нужно.

– Зачем же, если не хочется?

– И то правда, ну, так я за вас!

Он выпил и его рюмку.

«Не пьяница ли он?» – подумал Райский, боязливо глядя, с каким удовольствием он выпил еще рюмку.

– Вам странно смотреть, что я пью, – сказал Марк, угадавший его мысли, – это от скуки и праздности… делать нечего!