Обрыв

Она покачала отрицательно головой.

– Софизмы! Честно взять жизнь у другого и заплатить ему своею: это правило! Вы знаете, Марк, – и другие мои правила…

– Ну, дошли! теперь пойдет! Правило – камнем повиснуть на шее друг друга…

– Нет, не камнем! – горячо возразила она. – Любовь налагает долг, буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги: без них жизни нет. Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью, водить ее, кормить – за что? Ведь это невесело – но честный человек считает это долгом, и даже любит его!

– Вы рассуждаете, а не любите, Вера!

– А вы увертываетесь от моей правды! Рассуждаю, потому что люблю, я женщина, а не животное и не машина!

– У вас какая‑то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом – бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь – да против убеждения – дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..

Она встала и накинула черную мантилью на голову.

– Мы сошлись, чтоб удалить все препятствия к счастью, – а вместо того только увеличиваем их! Вы грубо касаетесь того, что для меня свято. Зачем вы вызвали меня сюда? Я думала, вы уступили старой, испытанной правде и что мы подадим друг другу руки навсегда… Всякий раз с этой надеждой сходила я с обрыва… и всякий раз ошибалась! Я повторю, что говорила давно: у нас, Марк… (слабым голосом оканчивала она) и убеждения, и чувства разные! Я думала, что самый ум ваш скажет вам… где настоящая жизнь – и где ваша лучшая роль…

– Где?

– В сердце честной женщины, которая любит, и что роль друга такой женщины…

Она махнула безотрадно рукой. Ей хлынули слезы в глаза.

– Живите вашей жизнью, Марк, – я не могу… у ней нет корня…

– Ваши корни подгнили давно, Вера!

– Пусть так! – более и более слабея, говорила она, и слезы появились уже в глазах. – Не мне спорить с вами, опровергать ваши убеждения умом и своими убеждениями! У меня ни ума, ни сил не станет. У меня оружие слабо – и только имеет ту цену, что оно мое собственное, что я взяла его в моей тихой жизни, а не из книг, не понаслышке…

Он сделал движение, но она заговорила опять.

– Я думала победить вас другой силой… Помните, как все случилось? – присевши на минуту на скамью, говорила она задумчиво. – Мне сначала было жалко вас. Вы здесь одни, вас не понимал никто, все убегали. Участие привлекло меня на вашу сторону. Я видела что‑то странное, распущенное. Вы не дорожили ничем – даже приличиями, были небрежны в мыслях, неосторожны в разговорах, играли жизнью, сорили умом, никого и ничего не уважали, ни во что не верили и учили тому же других, напрашивались на неприятности, хвастались удалью. Я из любопытства следила за вами, позволила вам приходить к себе, брала у вас книги, – видела ум, какую‑то силу… Но все это шло стороной от жизни… Потом… я забрала себе в голову (как я каюсь в этом!), что… Я говорила себе часто: сделаю, что он будет дорожить жизнью… сначала для меня, а потом и для жизни, будет уважать, сначала опять меня, а потом и другое в жизни, будет верить… мне, а потом… Я хотела, чтоб вы жили, чтоб стали лучше, выше всех… ссорилась с вами за беспорядочную жизнь…

Она вздохнула, как будто перебирая в памяти весь этот год…

– Вы поддавались моему… влиянию… – И я тоже поддавалась вашему: ума, смелости, захватила было несколько… софизмов…

– И на попятный двор, бабушки страшно стало! Что ж не бросили тогда меня, как увидали софизмы? Софизмы?

– Поздно было. Я горячо приняла к сердцу вашу судьбу… Я страдала не за один этот темный образ жизни, но и за вас самих, упрямо шла за вами, думала, что ради меня… вы поймете жизнь, не будете блуждать в одиночку, со вредом для себя и без всякой пользы для других… думала, что выйдет…

– Вице‑губернатор или советник хороший…

– Что за дело до названия – выйдет человек нужный, сильный…

– Благонамеренный, всему покорный – еще что?

– Еще – друг мне на всю жизнь: вот что! Я увлекалась своей надеждой… и вот куда увлеклась!.. – тихо добавила она, и, оглядевшись, вздрогнула. – И что приобрела этой страшной борьбой? то, что вы теперь бежите от любви, от счастья, от жизни… от своей Веры! – сказала она, придвигаясь к нему и кладя руку на плечо. – Не бегите, поглядите мне в глаза, слышите мой голос: в нем правда! Не бегите, останьтесь, пойдем вместе туда, на гору, в сад… Завтра здесь никого не будет счастливее нас!.. Вы меня любите… Марк! Марк… слышите? посмотрите прямо на меня…

Она наклонилась к его лицу, близко поглядела ему в глаза.

Он быстро встал со скамьи.

– Дальше, Вера, от меня!.. – сказал он, вырывая руку и тряся головой, как косматый зверь.

Он стал шагах в трех от нее.

– Мы не договорились до главного – и, когда договоримся, тогда я не отскочу от вашей ласки и не убегу из этих мест… Я бы не бежал от этой Веры, от вас. Но вы навязываете мне другую… Если у меня ее нет: что мне делать – решайте, говорите, Вера!

– А если эта вера у меня есть – что мне делать? – спросила и она.

– Легче расстаться с какими‑то заученными убеждениями, чем приобресть их, у кого их нет…

– Эти убеждения – сама жизнь. Я уже вам говорила, что живу ими и не могу иначе жить… следовательно…

– Следовательно… – повторил он, и оба встали, обоим тяжело было договаривать, да и не нужно было.

Она хотела опять накинуть шелковую мантилью на голову и не могла: руки с мантильей упали. Ей оставалось уйти, не оборачиваясь. Она сделала движение, шаг и опустилась опять на скамью.

«Где взять силы – нет ее ни уйти, ни удержать его! все кончено! – думала она. – Если б удержала – что будет? не жизнь, а две жизни, как две тюрьмы, разделенные вечной решеткой…»

– Мы оба сильны, Вера, и оттого оба мучаемся, – сказал он угрюмо, – оттого и расходимся…

Она отрицательно покачала головой.

– Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, – а пошли бы со мной туда, на гору, не украдкой, а смело опираясь на мою руку. Пойдемте! хотите моего счастья и моей жизни? – заговорила она живо, вдруг ослепившись опять надеждой и подходя к нему. – Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись, – это было бы преступление! – с отчаянием договорила она. – Что делать, Боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас?