Обрыв

– Что это вы ко мне привязались! – сказала Полина Карповна, – est‑il bête, grossier? – обратилась она к Райскому.

– Да, да, «парле ву франсе»… – перебил Тычков, – жениться, сударыня, хочу, вот и привязался: а мы с вами пара!

– Едва ли вам найдется кто под пару! – отозвалась Крицкая, не глядя на него.

– А как же не пара, позвольте‑ка: я был еще коллежским асессором, когда вы выходили замуж за покойного Ивана Егорыча. А этому будет…

– Какая жара – on etouffe ici allons au jardin! Мишель, дайте мантилью!.. – обратилась она к кадету.

В эту минуту показалась Вера.

Все встали, окружили ее, и разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже уйти, но с приходом Веры у него заговорила такая сильная «дружба», что он остался, как пригвожденный к стулу.

Вера мельком оглядела общество, кое‑где сказала две‑три фразы, пожала руки некоторым девицам, которые уперли глаза в ее платье и пелеринку, равнодушно улыбнулась дамам и села на стул у печки.

Чиновники охорашивались, Нил Андреич с удовольствием чмокнул ее в руку, девицы не спускали с нее глаз.

Марфенька не сидела на месте: она то нальет вина кому‑нибудь, то попотчует закуской или старается занять разговором своих приятельниц.

– Вера Васильевна! – сказал Нил Андреич, – заступитесь вы, красавица моя, за меня!

– Разве вас обижают?

– Как же не обижают! Далила… нет – Пелагея Карповна.

– Impertinent! – громким шепотом сказала Крицкая, поднимаясь с места и направляясь к двери.

– Куда, Полина Карповна: а пирога? Марфенька, удержи! Полина Карповна! – останавливала Татьяна Марковна.

– Нет, нет, Татьяна Марковна: я всегда рада и благодарна вам, – уже в зале говорила Крицкая, – но с таким грубияном никогда не буду, ни у вас, нигде… Если б покойный муж был жив, он бы не смел…

– Ну, не сердитесь на старика: он не от злого сердца; он почтенный такой…

– Нет, нет; прошю, пустите – я приеду в другой раз, без него…

Она уехала в слезах, глубоко обиженная.

В гостиной все были в веселом расположении духа, и Нил Андреич, с величавою улыбкой, принимал общий смех одобрения. Не смеялся только Райский да Вера. Как ни комична была Полина Карповна, грубость нравов этой толпы и выходка старика возмутили его. Он угрюмо молчал, покачивая ногой.

– Что, прогневалась, уехала? – говорил Нил Андреич, когда Татьяна Марковна, видимо озабоченная этой сценой, воротилась и молча села на свое место.

– Ничего, скушает на здоровье! – продолжал старик, – не ходи раздетая при людях: здесь не баня!

Дамы потупили глаза, девицы сильно покраснели и свирепо стиснули друг другу руки.

– Да не вертись по сторонам в церкви, не таскай за собой молодых ребят… Что, Иван Иваныч: ты, бывало, у ней безвыходно жил! Как теперь: все еще ходишь? – строго спросил он у какого‑то юноши.

– Отстал давно, ваше превосходительство: надоело комплименты говорить.

– То‑то отстал! Какой пример для молодых женщин и девиц? А ведь ей давно за сорок! Ходит в розовом, бантики да ленточки… Как не пожурить! Видите ли, – обратился он к Райскому, – что я страшен только для порока, а вы боитесь меня! Кто это вам наговорил на меня страхи!

– Кто? Да Марк, – сказал Райский.

Общее движение. Некоторые вздрогнули.

– Какой такой Марк? – нахмурив брови, спросил Тычков.

– Марк Волохов, вот что прислан сюда на житье.

– Это тот разбойник? Да разве вы знаетесь с ним?

– Мы приятели.

– Приятели? – с изумлением произнес старик и посвистал. – Татьяна Марковна, что я слышу?

– Не верьте ему, Нил Андреич: он сам не знает, что говорит… – начала бабушка. – Какой он тебе приятель…

– Что вы, бабушка! Да не он ли у меня ужинал и ночевал? Не вы ли велели ему постлать мягкую постель…

– Борис Павлыч! помилосердуй, помолчи! – неистово шептала бабушка.

Но было уже поздно. Тычков вскинул изумленные очи на Татьяну Марковну, дамы глядели на нее с состраданием, мужчины разинули рты, девицы прижались друг к другу.

У Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за бабушку.

– Что я слышу! – с изумлением произнес Нил Андреич, – и вы впустили этого Варавву под свой кров!

– Не я, Нил Андреич, а Борюшка привел его ночью. Я и не знала, кто там у него спит!

– Так вы с ним по ночам шатаетесь! – обратился он к Райскому. – А знаете ли вы, что он подозрительный человек, враг правительства, отверженец церкви и общества?

– Какой ужас! – сказали дамы.

– Он‑то и отрекомендовал вам меня? – допрашивал Нил Андреич.

– Да, он.

– Что же, он меня зверем изобразил: что я глотаю людей!..

– Нет, не глотаете, а позволяете себе по какому‑то праву оскорблять их.

– И вы поверили?

– До нынешнего дня – нет.

– А нынче?

– А нынче верю.

Общий ужас и изумление. Некоторые чиновники тихонько вышли в залу и оттуда слушали, что будет дальше.

– Что так, – с изумлением и высокомерно спросил Тычков, нахмурив брови. – Почему?

– А потому, что вы сейчас оскорбили женщину.

– Слышите, Татьяна Марковна!

– Борюшка! Борис Павлыч! – унимала она.

– Эту… эту старую модницу, прельстительницу, ветреницу… – говорил Нил Андреич.

– Что вам за дело до нее? и кто вам дал право быть судьей чужих пороков?

– А вы, молодой человек, по какому праву смеете мне делать выговоры? Вы знаете ли, что я пятьдесят лет на службе и ни один министр не сделал мне ни малейшего замечания!..

– По какому праву? А по такому, что вы оскорбили женщину в моем доме, и если б я допустил это, то был бы жалкая дрянь. Вы этого не понимаете, тем хуже для вас!..

– Если вы принимаете у себя такую женщину, про которую весь город знает, что она легкомысленна, ветрена, не по летам молодится, не исполняет обязанностей в отношении к семейству…

– Ну, так что же?

– А то, что и вы, вот и Татьяна Марковна, стоите того, чтоб пожурить вас обоих. Да, да, давно я хотел сказать вам, матушка… вы ее принимаете у себя…

– Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще не важные преступления, – сказал Райский, – а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли в сумасшедший дом родную племянницу, – однако же и бабушка, и я пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!

Сцена невообразимого ужаса между присутствующими! Дамы встали и кучей направились в залу, не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все уехали. Бабушка указала Марфеньке и Вере дверь.