Обреченные



– Не хочешь ксанакса, милая?..

– А Chloropithecus aethiops?[11] – продолжила я, приняв взволнованный вид.

В прошлом месяце отец действительно возил меня в Берлинский зоопарк, и эта экскурсия стала прекрасной возможностью для исследования.

Пропитанное ботоксом лицо матери слегка перекосило. Точно такое же кислое выражение было у нее на оскаровской церемонии, когда награду за вклад в киноискусство вручили Тому Крузу; тогда через несколько секунд она сблевала в шикарную сумочку Голди Хоун, чем испортила небольшой драгоценный запас роскошного шоколада и солнечных очков «Гуччи».

В лучшем случае они могли дать мне набор межвидовых презервативов всевозможных размеров и прочесть лекцию насчет того, что я должна требовать к себе уважения со стороны сексуальных партнеров-приматов.

В тот момент я поняла: родители никогда не расколются, что читают мой дневник. Однако раз они узрели одиннадцатилетнюю секс-социопатку, то будут вынуждены его читать. Они побоятся не читать, и я продуманными ложными признаниями смогу ими манипулировать. Теперь они мои рабы.

«Дорогой дневник, – писала я, – сегодня я до отвала башки дула гавайскую травку через бонг, залитый пузырящимся тепленьким слоновьим семенем…» Теперь даже грустно, до чего легко родители приняли мою буйную зоофилию. «Дорогой дневник, – писала я, – сегодня я проглотила ЛСД и нежно подрочила стаду антилоп гну…»

Да, на бумаге я представлялась развратницей, но на самом-то деле была тайным, подавленным снобом. И пока родители воображали гадкие сцены, где я резвилась вдвоем, а то и втроем с ослами и обезьянками-капуцинами, я на самом деле, угнездившись в какой-нибудь корзине с грязным бельем, читала исторические любовные романы Клэр Дарси. Мое детство по большей части состояло из такой вот двойной поведенческой бухгалтерии.

«Дорогой дневник, ну и отходняки! – писала я. – Напомни никогда, никогда больше не вмазываться несвежей мочой гиены через грязную иглу! Я всю ночь глаз не могла сомкнуть и стояла над спящими родителями с мясницким ножом. Если б хоть кто из них шевельнулся – раскромсала бы обоих в лоскуты…»

А я… Теперь-то я понимаю, что допустила стратегическую ошибку Чарлза Мэнсона. Мне бы остановиться, пока меня считали тепличной разновидностью наркоманки-зоофилки. Но нет ведь: надо было сгустить краски, представиться потенциальным маньяком… Неудивительно, что вскоре после той самой записи родители отправили сексуально неисправимую одиннадцатилетнюю меня в унылую глухомань.

21 декабря, 8:47 по восточному времени

Прелюдия к моему изгнанию

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

 

Милый твиттерянин!

Я не всегда выглядела человеком-зефиром. В одиннадцать я была тощей, как рельс; девочка-сильфида с индексом массы тела чуть выше отметки, за которой отказывают органы. Да, когда-то я была стройненькой и миниатюрненькой, как балерина, с метаболизмом колибри, и в таком виде представляла собой ценность. Я служила детским эквивалентом красотки-спутницы, подтверждением маминой фертильности и папиного блистательного генетического достояния; на снимках папарацци я улыбалась рядом с родителями.

А потом меня сослали в глухомань. Давнее воспоминание застряло в мозгу.

Север штата Нью-Йорк. Унылая глушь. Одно из немногих мест, где у моих родителей не прикуплен дом. Представь секстильон израненных деревьев, плачущих на снег кленовым сиропом, – вот тебе север штата. Еще вообрази миллион секстильонов клещей, которые заражены болезнью Лайма и только и ждут, чтобы тебя укусить.

Это не злобное пустословие: с помощью маминого ноутбука одиннадцатилетняя я отыскала спутниковую фотографию северной глухомани. Если взглянуть на нее целиком, это точь-в-точь пятнистый армейский камуфляж. Из космоса просматривается линия шоссе номер какой-то там жизненно важной транспортной артерии, пробитой между ничто и нигде. Я читала названия городков, искала хоть что-нибудь известное и вдруг узрела. Там, на карте, был обозначен Вудсток.

Вудсток, штат Нью-Йорк. Мерзкий Вудсток. Прошу извинить за следующее признание. Лично мне пакостно поднимать эту тему, но мои родители познакомились на Вудстоке девяносто девятого, где все бунтовали из-за цен на пиццу и воду в бутылках, продаваемых в центре тысячи акров этой отравленной перенаселенной грязищи. Мама была всего лишь голой деревенской девушкой, облаченной в запах пота и пачули, папа – бледным голым студентом, бросившим Массачусетский технологический, с длинными сальными дредами; он сбрил все обычно видимые волосы, чтобы больше походить на Будду. Ни у той, ни у другого не было при себе даже обуви.

Они рухнули в лужу и зажгли. Его хозяйство занесло грязь в ее штучку, она подхватила ИМП, и они поженились.

Кто говорит, что чудес не случается?

Теперь они пересказывают эту историю, подхватывая реплики как по-писаному, и веселят ею незнакомцев в зеленых телестудиях и на вечеринках по случаю окончания съемок, а момент с грязью выделяют особо, поскольку этому гадостному эпизоду он придает оттенок скромности и аутентичности.

Да, мне известно слово аутентичность. Могу произнести не запнувшись.

Горничная-сомалийка упаковывала мои чемоданы, а мама перебирала мою одежду на предмет бирок «только химическая чистка». Видимо, жители глухомани стирали свои грязные вивьен-вествудские баски между плоскими камнями на реке. Сашими у них тоже не было. И Интернета, уточнила мать. Во всяком случае, у бабушки с дедушкой. И телевизора. Зато у них водились животные. Не в далеком абстрактном смысле – животные вроде полярных медведей, чья численность резко падает, или бельков, которые нежатся на льдине, а их вот-вот забьют дубинками эскимосы; нет, животные – это бабушкины козы, квохчущие куры да мычащие коровы, за которыми мне предстояло ухаживать в качестве ежедневной рутинной обязанности.

О боги!

Никакие мольбы не помогли избежать ссылки. Без долгих разговоров меня сунули на заднее сиденье «линкольна» и спровадили, набив один небольшой чемоданчик исключительно запасом ксанакса. Тем летом, на двенадцатом году жизни, в столь нежном возрасте, я научилась подавлять страх. Душить собственные гордость и злость. И то был последний раз, когда моя мать могла похвастаться тощей дочерью.

21 декабря, 8:51 по восточному времени

Папчик, часть первая

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

 

Милый твиттерянин!

Поначалу Папчик мобилизовал меня на его текущую кампанию против биоразнообразия. Стратегия заключалась в том, что мы вдвоем на карачках под палящим солнцем истребляли каждое туземное растение, покусившееся на бабушкин огород, и оставляли только пришлую фасоль. Как-то мы трудились плечо к плечу – изводили сорняки на корню, пытаясь создать сомнительную монокультуру бобовых, – и он спросил:

– Мэдди, лапонька, ты веришь в судьбу?

Я не ответила.

А Папчик не сдавался:

– Что бы ты сказала, если б твоя жизнь была предопределена до последних мелочей еще до твоего рождения?

Я упорно не ввязывалась. Он явно хотел привить мне некое слабоумно-экзистенциалистское мировоззрение.

Папчик оторвался от прополки и обернул ко мне морщинистое лицо.

– Что ты знаешь о Боге и Сатане?

Ветер северной глухомани взъерошил его седые пряди. Не поднимая глаз, я убила сорняк. Я пощадила росток фасоли. Я ощущала себя Богом.






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *