Немезида

– Одиннадцать.

Третий ключ вошел легко. И повернулся. Хельге Клементсен открыл дверцу банкомата и обернулся к Стине и налетчику.

– Мне нужно открыть еще один замок, чтобы достать касс…

– Девять! – Стине почти кричала.

Хельге Клементсен всхлипнул; пальцы его лихорадочно перебирали бородки ключей, как будто он внезапно ослеп и на ощупь пытался определить нужный.

– Семь.

Харри напряг слух. Все еще никаких полицейских сирен. Август Шульц взялся за ручку входной двери.

Звякнул металл – ключи упали на пол.

– Пять, – прошептала Стине.

Входная дверь раскрылась, и в помещение банка ворвались звуки улицы. Харри показалось, что издалека доносится так хорошо знакомый ему жалобный звук; вот он стих и сразу же возник опять. Вой полицейской сирены. Дверь снова закрылась.

– Две. Хельге!

Харри закрыл глаза и досчитал до двух.

– Вот, смотри! – Это уже кричал Хельге Клементсен. Он наконец справился со вторым замком и теперь, сидя на корточках, отчаянно дергал кассеты, которые, по всей видимости, застряли. – Сейчас, я только достану деньги! Я…

Слова его прервал пронзительный вопль. Харри перевел взгляд в противоположный угол и увидел перекошенное лицо женщины, с ужасом взирающей на неподвижный ружейный ствол, упирающийся в затылок Стине. Моргнув пару раз, дама умолкла и бессильно поникла над своей коляской, откуда, как бы на смену ей, тут же раздался с каждой секундой усиливающийся детский плач.

Когда первая кассета наконец‑то сошла с направляющих, Хельге Клементсен потерял равновесие и едва не свалился навзничь. Он тут же потянулся за черной сумкой. В течение шести секунд обе кассеты с деньгами перекочевали в нее. Послушно следуя поступившей команде, Клементсен застегнул молнию на сумке и встал у банковской стойки. Распоряжался налетчик по‑прежнему через Стине, голос которой теперь звучал неожиданно твердо и даже спокойно.

Минута и три секунды. Ограбление окончилось. Сумка с деньгами лежала на полу прямо посредине помещения. Через несколько секунд подъедет первый полицейский автомобиль. Через четыре минуты остальные машины перекроют все возможные пути отхода в районе места преступления. Каждая клеточка тела преступника в этот момент должна была бы кричать о том, что сейчас самое время сматываться отсюда. И тут произошло то, чего Харри никак не мог понять. Это было просто‑напросто абсолютно лишено всякого смысла. Вместо того чтобы пуститься наутек, грабитель развернул стул Стине так, что теперь она оказалась лицом к лицу с ним. Наклонившись, он что‑то шепнул ей. Харри прищурился. В ближайшие дни обязательно надо будет это проверить. Однако в данный момент он был убежден, что правильно все разглядел. Стине во все глаза смотрела на безликого грабителя, и по мере того, как смысл сказанных им шепотом слов доходил до ее сознания, сама она изменялась в лице. Тоненькие, аккуратно выщипанные брови приподнялись, образуя две высокие дуги над глазами, готовыми, казалось, выскочить из орбит от изумления; верхняя губа искривилась, а уголки рта опустились в подобии усмешки. Ребенок умолк так же резко, как начал кричать. Харри перевел дух. Он все понял. Перед ним был стоп‑кадр. Фотоснимок, сделанный большим мастером. Два человека, запечатленные в тот момент, когда один сообщает другому о вынесенном ему смертном приговоре. Лицо в маске на расстоянии двух ладоней от открытого лица. Палач и его жертва. Ствол ружья упирается в ямочку на шее над висящим на тонкой цепочке золотым сердечком. Хоть Харри этого и не видел, однако догадывался, как под кожей в этой ямке судорожно пульсирует жилка.

Приглушенный заунывный звук. Однако это не полицейские сирены – просто зазвонил телефон в прихожей.

Грабитель обернулся и посмотрел прямо в камеру наблюдения, расположенную под потолком над банковской стойкой. Затем он поднял руку в черной перчатке с растопыренными пятью пальцами, сжал ее в кулак, после чего выставил указательный палец. Итого шесть пальцев. Шесть секунд сверх отведенного им времени. Он снова повернулся к Стине, взял винтовку в обе руки и, держа ее на уровне бедра, поднял ствол так, что теперь он оказался направлен ей в голову. Затем он слегка расставил ноги, чтобы смягчить отдачу. Телефон все звонил и звонил. Минута и двенадцать секунд. Стине приподняла руку, как будто собираясь помахать кому‑то на прощание; в этот момент бриллиант в ее кольце блеснул.

Когда он нажал на спусковой крючок, часы показывали 15.22.22. Раздался короткий глухой щелчок. Кресло Стине наклонилось назад, а голова ее дернулась, как у сломанной куклы. Затем кресло опрокинулось. С тупым стуком ударившись головой о край письменного стола, Стине Гретте исчезла из виду. Не видел Харри теперь и красочную рекламную наклейку нового пенсионного фонда «Нордеа» на стекле над банковской стойкой – в одно мгновение все стекло стало красным. В соседней комнате по‑прежнему сердито надрывался телефон. Грабитель перемахнул через стойку и подбежал к своей сумке. Харри следовало принимать какое‑то решение. Налетчик поднял сумку. В этот момент Харри наконец определился. Одним движением покинул кресло. Шесть прыжков – и он на месте. Снял трубку.

– Говорите.

Во время последовавшей паузы слышны были звуки полицейских сирен, доносившиеся из работавшего в гостиной телевизора, какой‑то пакистанский хит, звучавший в соседней квартире, и тяжелые шаги на лестничной клетке, принадлежавшие, по‑видимому, фру Мадсен. На другом конце линии мягко рассмеялись. Этот смех был из далекого прошлого. Из очень далекого, да и совсем не ко времени сейчас. Как семьдесят процентов всего того, что нет‑нет да и возвращалось к Харри в виде туманных слухов или просто выдумок. Однако в достоверности этой истории сомневаться не приходилось.

– Что, Харри, по‑прежнему изображаешь из себя мачо?

– Анна?

– Да уж, ты меня приятно удивляешь.

Харри ощутил растекающееся внутри приятное тепло, почти как после доброго глотка виски. То‑то и оно, что почти. В зеркале он видел фотографию, которую сам повесил когда‑то на противоположной стене. Они с Сестренышем совсем маленькие на каникулах где‑то в Витстене. Улыбаются так, как это могут делать только дети, убежденные, что ничего плохого с ними произойти не может.

– Ну, Харри, и чем же ты занимаешься в воскресный вечер?

– Ну… – Харри поймал себя на том, что пытается говорить так же, как и она, – низким грудным голосом, слегка растягивая слова. Нет, это ему ни к чему. Только не сейчас. Кашлянув, он постарался взять вполне нейтральный тон: – Тем же, чем занимается большинство людей.

– А именно?

– Смотрю видео.

Глава 3

Камера пыток

– Смотрел видео?

Сломанное офисное кресло протестующе затрещало, когда инспектор Халворсен, откинувшись на спинку, взглянул на превосходящего его по всем статьям коллегу. Старший инспектор Харри Холе даже был на девять лет старше. На юном простодушном лице Халворсена явно читалось недоверие.

– Ну да.

Подцепив большим и указательным пальцами складку кожи под налитым кровью глазом, Харри осторожно оттянул ее вниз. Мешок исчез.

– Все выходные?

– С субботнего утра до воскресного вечера.

– Значит, немного развлекся вечером в пятницу.

– Точно. – Вынув из кармана плаща синюю папку, Харри положил ее на свой стол, стоящий напротив стола Халворсена. – Читал выдержки из протоколов допросов.

Из другого кармана Харри извлек серый пакетик, на котором значилось: «Французский колониальный кофе». Кабинет, который делили они с Халворсеном, находился почти в самом конце коридора, в красной зоне на шестом этаже Полицейского управления в Грёнланне. Два месяца назад они вскладчину купили «Rancilio Silvia» – кофеварку для приготовления эспрессо. Отныне она называлась «Сильвией» и занимала почетное место на архивном ящике под заключенной в рамку фотографией девушки, с ногами забравшейся на письменный стол. Ее веснушчатое лицо отчаянно пыталось сохранить серьезное выражение, сквозь которое, однако, проглядывал смех. Сфотографирована она была на фоне такой же офисной стены, как и та, на которой висела карточка.