Я задумалась: принимать благосклонно – формулировка, предполагающая весьма широкое толкование. Ну, в самом деле, не стану же я бить солидного заказчика папкой по голове просто за то, что он, к примеру, сказал мне: «Вы прекрасно выглядите». Так что вроде бы уже благосклонно.
А судя по тому, что мои прекрасные глаза интересуют его исключительно фиктивно, никаких особых поползновений не предвидится.
Я притворно вздохнула.
– Ну вот, крутишься все утро перед зеркалом: макияж, духи, высокий каблук, чулки… – так, про чулки я, кажется, зря: в глазах собеседника вдруг появился неподдельный интерес, – а вам всем только одно надо.
– И что же нам всем надо? – с улыбкой поинтересовался Павел Александрович.
– Ну как же – высокое качество по демократичным ценам, грамотное постпродажное сопровождение, гибкая система скидок и консультации лучших специалистов. Принтеры, в общем.
– Ну не только принтеры. Если вы посмотрите в тот список, – он кивнул на мой портфель, куда уже аккуратно легли листки с заказом, – то увидите, что нас интересует широкий ассортимент продукции.
– Да‑да, широкий ассортимент, как это я могла забыть?
– Так вы согласны?
Вообще‑то, история более чем странная. Но вполне понятная и правдоподобная. А главное – для меня это возможность не вылететь с работы и не то чтобы обогатиться, но ощутимо поправить финансовое положение.
В общем, я была согласна.
Но что‑то мне подсказывало, что просто так согласиться, не выдвинув никаких дополнительных условий, будет неправильно. И поэтому я ответила:
– Только если вы мне расскажете, что там у вас с нашим боссом случилось в далекие школьные годы.
Глава 8
Проблему Павла Александровича звали Карина Морозова.
У нее были огромные черные глаза, густые темные волосы и перманентный «трояк» по истории. Она училась в одиннадцатом классе той школы, где имел несчастье преподавать молодой, но очень амбициозный выпускник магистратуры.
Влюбленные ученицы – это вообще проблема для преподавателя. Юные полураспустившиеся цветочки, влюбившись, начинают упаковываться в короткие юбки, вызывающе краситься и восторженно хлопать ресницами.
Некоторые на первый взгляд кажутся безопасными – смотрят молча, рисуют там себе что‑то в своих девичьих мечтах и проявляют повышенный интерес к преподаваемому предмету.
Те же, кто посмелее, переходят к активным действиям. И вот тут уже как на минном поле: шаг вправо, шаг влево – и ты летишь вверх тормашками, а где‑то рядом, кувыркаясь, ухает в бездну твоя карьера.
Ответишь чересчур резко, чтобы и думать не могла о вольностях в сторону учителя – убежит в слезах, нажалуется родителям. И это в лучшем случае! В худшем – еще что‑нибудь с собой сделает.
А не дашь должного отпора, начнешь мямлить и проявлять деликатность – того и гляди заработаешь обвинение в домогательствах или ворох сплетен, который за несколько дней разрастется снежным комом и вберет в себя такие подробности, что лучше бы обвинили в домогательствах.
В общем – ничего хорошего.
Красивая девочка Карина была проблемой, но не бедой. Она не писала пламенных записок, не выкладывала в Сеть «дневников», где бы делилась своими фантазиями на тему любимого преподавателя. Просто смотрела мечтательно, краснела ни с того ни с сего – и все.
Бедой стал ее поклонник. Парень по имени Никита.
Он быстро обнаружил связь между равнодушием к нему дамы сердца и ее же неравнодушием к молоденькому учителю. И почему‑то решил, что проблема исчезнет сама собой, стоит ему выставить этого самого учителя в непривлекательном свете.
Мальчонка был настойчивым, и к цели своей шел весьма упорно. Так упорно, что уже через месяц этого противостояния у учителя начал нервно подергиваться глаз, а разрешенные успокоительные перестали действовать.
Наверное, эта ситуация могла разрешиться иначе. В конце концов, Павел мог перевестись в другую школу или, допустим, попасть под машину и оказаться в реанимации на долгие месяцы… Но, увы, ничего подобного не произошло. А произошло другое.
Однажды у молодого преподавателя просто сдали нервы… Что он учудил, я так и не узнала. Подробностей он мне не рассказывал, заметил лишь, что не слишком гордится своим поступком. Но зарвавшегося мальчонку поставил на место.
Я робко попыталась выяснить у Павла Александровича, как именно он сумел расквитаться с нашим общим недругом. Это наверняка доставило бы мне немалое удовольствие. Но тот окинул меня таким взглядом, что я быстро перестала спрашивать и продолжила слушать. Тем более как раз подали горячее.
Нахальный ученик притих. Не срывал уроков, не бросал колких замечаний… Даже как‑то не по себе становилось. Хотя не по себе – не то слово! Молодому учителю Пашке было откровенно страшно. Во‑первых, потому что и сам понимал, что перегнул палку, а во‑вторых, потому что ждал – а ну как юное дарование пожалуется папочке! А папочка у дарования такой, что без лишних раздумий закатает в асфальт и не поморщится.
– Папочка?! – встряла я.
О том, что за нашим Андреевым стоит какой‑то там папочка, я ни разу не слышала. Даже наши самые осведомленные сплетницы ничего об этом не говорили. Общеизвестно: Никита свет Владимирович добился всего сам. А тут вдруг вырисовывается папа Володя, который вроде тоже очень непрост.
Но мой собеседник снова окинул меня недовольным взглядом. В общем‑то, справедливо: я поставила условие рассказать о том, что там между ними произошло, и он это условие вполне выполняет. Теперь я знаю, что между ними произошла Карина. А рассказывать про папу или про непедагогичные методы я не требовала. Так что придется слушать, что дают.
Как ни странно, вредный ученик папе не пожаловался.
Павел Александрович его за это даже зауважал. Будь у него такой отец, разве не пытался бы он прикрыться громким именем? Он не мог ответить на этот вопрос. Наверное, потому, что его собственный отец был обычным врачом, и пугать им ровесников можно было разве что в детском саду: «Я нажалуюсь папе, и он тебе укол пропишет».
Но тем не менее до сурового отца эта история все‑таки дошла.
Сначала она разлетелась между учениками, потом юные стукачи и ябеды поделились с любимыми учителями… В общем, до директрисы сплетня добралась на четвертый день.
Как она кричала! Молодой Паша на ковре у начальства с тоской прикидывал, что лопнет раньше: стекла в кабинете или его барабанные перепонки.
Именно директриса, лебезя и оправдываясь, доложила обо всем Никитиному папочке. И тот изъявил желание поговорить с учителем лично.
На встречу Павел Александрович шел как на смертную казнь. У него был только один вопрос: асфальт с собой приносить или там выдадут? Даже сейчас это воспоминание, похоже, вызывало у серьезного человека и состоявшегося бизнесмена невыразимую тоску.
Он был готов к худшему. Он был готов вообще ко всему.
Комментариев нет