Наследник

Молодой ратник оказался шустрее — выдернул свой нож и быстро, с длинным оттягом, полосонул Ротгкхона по руке. Посмотрел, торопливо резанул еще два раза. Изумленно присвистнул:

— А по виду тряпка сатиновая!

— Меня это раз сто в бою спасало, — спрятал платок обратно в подсумок Ротгкхон. — Булгары думают, что бездоспешного поймали, и в грудь, живот али по спине рубят. А смотрись броня железной — по горлу бы метились или в лицо.

— Выходит, ты у самого Сварога службу нес? — неуверенно спросил рыжебородый.

— Я и сейчас на службе, — ответил вербовщик. — Сварог, древний наш прародитель, велик, и дружина ему надобна великая. Посему я, следуя его воле, путешествую по свету и охотников набираю к нему в войско идти. Доспех неуязвимый первой платой на службе идет.

— А меня в охотники ты можешь записать, сотник?! — загорелись глаза у молодого стражника.

— Ты кое о чем забыл, — покачал головой Лесослав. — Ты дал клятву верности муромскому князю. И посему взять я тебя могу токмо вместе с ним, либо по его такому приказу. Не думаешь же ты, что Сварогу нужны клятвопреступники?

— Проклятье! — в сердцах стукнул паренек кулаком по стене.

— Не печалься раньше времени, служивый, — похлопал его по плечу вербовщик. — Мне самому хочется таких воинов поболее набрать. Видел я, каковы вы в сече, — лучше не сыскать. Может статься, договоримся мы с князем. Отпустит… Токмо вы это… Не сказывайте о сем никому раньше времени. Планы сии вилами по воде писаны. Да и сам я ныне под присягой.

Ротгкхон кивнул и с легкой совестью побежал вниз по ступеням. Он был совершенно уверен, что сразу после смены этой троицы слухи о неуязвимой тряпочной броне и Сварожьей службе поползут дальше, обрастая все новыми и новыми подробностями. Через пару дней о его миссии будут знать все, от князя и до самого последнего новика.

В изрядно приподнятом настроении вербовщик отправился восвояси, ради хорошего настроения даже купив по пути на торге бочонок меда для себя, платки для девочек, два отреза атласной ткани для Зимавы и большой заплечный мешок, чтобы все это унести. Однако и в этот раз, несмотря на день, калитка оказалась закрыта. Лесослав, скинув мешок, застучал кулаком:

— Не спи, жена, твой муж у ворот!

— Иду! — отозвалась девушка. Вскоре грохнула задвижка, Зимава выскочила на улицу, радостно охнула: — Ты уже вернулся?!

— Спешил что есть мочи. — Как и положено любящему супругу, он подхватил ее, закружил, крепко поцеловал, поставил на землю: — Пошли гостинцы смотреть.

— Пойдем, — согласилась девушка. — А ты надолго?

— Что, уже надоел?

— Наоборот, нужен очень. Осень, солома нужна — двор посыпать, чтобы грязи не было. И дрова кончаются. Холода же настоящие еще даже не наступили. На торг я сходить могу, коли у тебя времени нет. Но мужицкий взгляд лучше. Бабу завсегда обмануть норовят. А от тебя за подсунутое гнилье в лоб получить побоятся. Ты ведь сотник княжеский. Коли пожалуешься, за обман еще и кнута получить недолго. И на торге появляться запретят.

— Ну, коли так, — поставил свой мешок за порог вербовщик, — тогда пошли. Потом подарки посмотрим.

Вот так два дня отдыха и превратились для Ротгкхона сперва в блуждание по земскому торгу у Заречной слободы, а потом в долгую колку поленьев, многие из которых оказались либо слишком толстыми, либо слишком длинными. Хорошо хоть мед не пропал — пару раз в час Зимава, в красивом нарядном сарафане, торжественно выносила ему пенистый корец, ждала, пока он осушит угощение, и неизменно спрашивала:

— Ты ведь, поди, утомился до невозможности? Силы не осталось совсем? Может, ну их пока? Как-нибудь потом?

И каждый раз вербовщик упрямо отказывался, находя в простой физической работе некое свое, особенное удовольствие.

Все закончилось, когда начало смеркаться. Подав мужу очередной ковш меда и дождавшись, пока он напьется, Зимава набросила ему на плечи рушник и ухватила за его концы:

— Ты могуч, как Даждьбог, Лесослав. Жалко, что тебе не нужно от меня никакой награды. Ты заслужил все, что только можно. Пойдем, хотя бы умою тебя после трудов праведных. Вода уже нагрелась, девочки поели и наверху.

— Я и сам могу помыться! — запротестовал Ротгкхон.

— Смирись. Ты мой муж. Что хочу, то с тобой и делаю. Тебя ждут треть бочонка хмеля, тушенный в капусте гусь и ласковые руки жены. С мочалкой. — Подтянувшись за концы полотенца, она легко чмокнула его в губы и шепнула: — Ты самый лучший в мире. Сегодня ты будешь только отдыхать.

* * *

В первый день после отдыха Ротгкхон с ходу попал в княжеские телохранители, вместе с Журбой, Дубыней и боярином Всеславом отправившись в обход города. Сперва они прогулялись по стенам и башням детинца, потом по муромской крепостной стене, каждый раз спускаясь к воротам и здороваясь со стражей. От города прошли к воротам слободы, но только к Кожевенным — здешняя окраина находилась уже так далеко от детинца, что, если делать круг вдоль всего частокола, пришлось бы потратить день целиком.

Вышемир обходил посты быстрым шагом, глядя больше себе под ноги и думая о чем-то своем. Журба насилу успевал указывать Лесославу, с какой башни за какими кордонами удобнее следить и где есть уязвимые подступы, на которые караульным нужно обращать особое внимание. Княжеский дядька явно готовил сотника к будущему заступлению в наряд на стражу, но внимательный Ротгкхон заметил одну занятную деталь: среди стражи города не встретилось ни одного знакомого лица. То есть — ни одного ратника, ходившего в поход. Хотя малая дружина, бессменно сторожившая Муром много дней, по уму, должна была быть отправлена на отдых и заменена отдохнувшими после пира воинами.

Получается — не спешил князь передавать контроль над городом в руки верной брату дружине. Все ворота, рынки и сторожевые башни с припасами и арсеналами пытался сохранить при себе.

Побаивался…

Вернулись во дворец они только за полдень. Вышемир тут же отправился к себе в покои, за ним устремились Дубыня и Всеслав, Журба же и Ротгкхон свернули на кухню — попить свежесваренного, густого и ароматного киселя. Подкрепившись сытным варевом, сотники тоже отправились во дворец, к княжичу с отчетом. Однако Святогор, наряженный в ядовито-синюю, до рези в глазах, атласную рубаху, что едва не трескалась по швам на его плечах, в зеленые шаровары и наборный пояс из янтаря, слушать воинов не стал:

— Ведаю, в порядке все, — махнул он рукой. — Журба, дверь закрой. А ты, иноземец, сюда иди, к окошку, на свет солнечный. Ну-ка, сказывай мне, побратимушка, что за смуту ты середь воинов моих пускаешь? Сказывают, друг сердечный, службой ты их сманиваешь доходной в иных землях? Зовешь мечи свои и животы за золото иноземное продать, под чужими стягами сражаться?