Мятежная

– Не беспокойся, – отвечает Тобиас. – Мы намерены уйти так быстро, как только сможем.

– Хорошо, – едва улыбнувшись, соглашается Джоанна. – Мир между Товариществом и лихачами поддерживается только на определенной дистанции.

– Это многое объясняет.

– Прости? На что ты намекаешь? – спрашивает она.

– На то, – цедит он, – почему вы, под видом нейтралитета – если такое вообще возможно, – оставили нас гибнуть в лапах эрудитов.

Джоанна тихо вздыхает и смотрит в окно. Там небольшой дворик, в котором растет виноград. Лозы взбираются на уголки окон, будто пытаясь влезть внутрь и принять участие в разговоре.

– Товарищество ничего такого не делало, – говорю я. – Это низость.

– Мы не вмешиваемся во имя мира, – начинает Джоанна.

– Мира, – произносит Тобиас, будто выплевывая слово. – Да, я уверен, все станет просто чудесно, если мы будем либо мертвы, либо выживем, но нас накроет страх от угрозы контроля сознания и непрекращающихся симуляций.

Лицо Джоанны перекашивается, и я пытаюсь подражать ей, чтобы понять, как себя чувствует человек с таким выражением. Ощущение мне не нравится. Я не понимаю, почему оно у нее появилось.

– Я не принимаю решения, – продолжает она. – Иначе наш нынешний разговор был бы совсем иным.

– Хочешь сказать, ты не согласна с ними?

– Не могу публично высказать недоверие к моей фракции, но в личной беседе я откровенна.

– Трис и я покинем вас в течение пары дней, – заявляет Тобиас. – Я надеюсь, фракция не изменит решения и оставит это место убежищем.

– Думаю, да. А Питер?

– Сами разбирайтесь, – отрезает он. – Поскольку с нами он не пойдет.

Он берет меня за руку, и мне приятно ощущение кожи Тобиаса, хотя она не гладкая и не мягкая. Я улыбаюсь Джоанне, но выражение ее лица не меняется.

– Четыре, – начинает она. – Если ты и твои друзья желают… не попасть под влияние сыворотки, вам не следует есть хлеб.

Тобиас благодарит Рейес, мы идем по коридору, и я через каждый шаг спотыкаюсь.

Глава 7

Эффект сыворотки заканчивается через пять часов, когда заходит солнце. Тобиас закрывает меня в комнате на весь день и постоянно проверяет мое состояние. Когда он появляется в очередной раз, я сижу на кровати и напряженно смотрю в стену.

– Слава богу, – вздыхает он, прислоняясь лбом к двери. – Я уже думал, что кошмар будет бесконечным и мне придется оставить тебя здесь… нюхать цветочки и делать все, что тебе захочется, под влиянием химической дряни.

– Я их прибью, – говорю я. – Прибью.

– Не стоит. Мы все равно скоро уходим, – отвечает он, закрывая за собой дверь. Достает из заднего кармана жесткий диск. – Думаю, надо спрятать его за шкафом.

– Он там уже был.

– Ага, и именно поэтому Питер не станет искать его здесь снова, – заявляет Тобиас, одной рукой отодвигая шкаф, а другой – засовывая за него диск.

– Почему я не смогла преодолеть действие сыворотки умиротворения? – удивляюсь я. – Если мои мозги такие чудные, они даже смогли сопротивляться симуляции, почему не справились теперь?

– На самом деле, не знаю, – произносит он. Плюхается на кровать рядом со мной, сбивая матрас. – Может, чтобы противостоять сыворотке, надо желать этого.

– Ну, очевидно, я желала, – неуверенно отвечаю я. Или было так здорово забыть про гнев, боль просто на пару часов?

– Иногда люди хотят быть счастливы, даже если не по‑настоящему, – и он обнимает меня за плечи.

Он прав. Даже сейчас мир между нами основан на том, что мы не говорим об определенных вещах. Об Уилле, о моих родителях, о том, как я ему чуть в голову не выстрелила. О Маркусе. Но я не смею разрушить этот мир правдой, поскольку я держусь за него руками и ногами, чтобы не рухнуть самой.

– Должно быть так, – шепчу я.

– Ты уступаешь? – спрашивает он, открывая рот в притворном изумлении. – Похоже, хоть какая‑то польза есть от этой сыворотки…

Я изо всех сил толкаю его локтем.

– Возьми свои слова назад. Сейчас же.

– Ладно, ладно!

Он поднимает руки.

– Просто… я тоже не настолько хороший, ты же знаешь. Поэтому ты мне так нравишься…

– Вон! – кричу я, показывая на дверь.

Усмехаясь, Тобиас целует меня в щеку и уходит.

Этим вечером мне так стыдно за произошедшее, что я не прихожу на ужин. Вместо этого я сижу на дереве в дальнем конце сада и ем спелые яблоки. Забираюсь настолько высоко, насколько смелости хватает. Мышцы горят от напряжения. Но даже тут я продолжаю горевать и поэтому стараюсь отвлечься.

Вытирая лоб краем футболки, я слышу непонятный звук. Сначала еле различимый, не громче стрекота цикад. Замираю и прислушиваюсь, и, спустя мгновение, понимаю, что это машины.

У Товарищества есть дюжина грузовиков, на которых они возят разные вещи, но только по выходным. У меня холодеет затылок. Значит, приближаются эрудиты. Но надо убедиться.

Я хватаюсь за ветку у себя над головой обеими руками, но подтягиваюсь на одной левой. Удивляюсь, что до сих пор способна на такое. Листья путаются и шуршат в волосах. Когда я переношу вес на другую сторону, падает пара яблок. Деревья не слишком‑то высокие, и обзор не очень хороший.

Используя соседние ветки в качестве ступенек, изворачиваясь и вытягиваясь, я пробираюсь выше. Вспоминаю, как карабкалась на колесо обозрения на пирсе. Тогда мышцы дрожали, а руки тряслись. Сейчас я ранена, но с тех пор стала сильнее. Мне уже гораздо легче справиться.

Ветки становятся все тоньше и гибче. Облизнув губы, я гляжу по сторонам. Нужно забраться как можно выше, но яблоня выглядит ненадежно. Я ставлю на очередную «ступень» одну ногу и переношу вес, проверяя ее. Она гнется, но выдерживает. Я начинаю приподниматься, чтобы поставить вторую ногу, и тут ветка ломается.

Ахнув, я откидываюсь назад, но в последний момент хватаюсь за ствол. Хватит. Я и так достаточно высоко забралась. Приподнявшись на цыпочки, я прищуриваюсь и гляжу в том направлении, откуда доносится звук.

Вокруг только раскинувшиеся поля, полоска пустой земли, ограда, пустыри и здания за ней. Потом вижу, что к воротам подъезжают несколько точек. Они серебрятся в ярких лучах. Легковые машины с черными крышами. Солнечные батареи. Действительно, эрудиты.

Я с шипением выдыхаю воздух. Не позволяя себе задумываться, начинаю переставлять ноги с ветки на ветку и так тороплюсь, что сдираю кору. Как только я оказываюсь на земле, то несусь к домам.

На бегу я считаю ряды деревьев. Семь, восемь. Ветки опускаются ниже, и мне приходится на бегу пригнуться, чтобы миновать их. Девять, десять. Я прижимаю к груди правую руку. Пулевая рана отдает болью на каждый шаг. Одиннадцать, двенадцать.

Добежав до тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо, в один из проходов. В тринадцатом ряду яблони стоят плотно, их ветви переплетаются, образуя настоящий лабиринт.