Мусорщик

Чайковский достал из портфеля бутылку «смирновской» и полиэтиленовый пакет, который передал ему Зверев… «На память, Витя», — сказал Зверев… Майор опустился в старинное кресло. Не развязывая шнурков, освободился от ботинок. Ногам стало хорошо, Чайковский с удовольствием пошевелил пальцами.

Он свернул пробку с горлышка бутылки, пошарил глазами по письменному столу, заваленному бумагами, рисунками, книгами. Ничего подходящего не нашел и налил водку в кружку с остатками чая и сморщенным пакетиком-«утопленником» на дне. Водка сразу приобрела желтоватый оттенок… Чайковский брезгливо поморщился, вытащил утопленника за нитку и небрежно швырнул на стол. Пакетик шлепнулся на лист ватмана с изображением Гувда, разлетелись брызги… Пакость какая!

Майор выпил водку и снова сморщился. Закусить под рукой ничего не нашлось, а идти в кухню к холодильнику не было смысла. Чайковский закурил и развернул зверевский «подарок».

Внутри лежал обрез двустволки. Майор нажал на рычаг затвора, «переломил» стволы. Экстрактор выдвинул гильзы. Капсюль в донышке одного патрона носил след бойка. Чайковский вытащил его и поставил на стол. Патрон во втором стволе оказался снаряженным. Виктор Федорович подкинул его на ладони, вставил обратно, захлопнул стволы. Этот самый обрез сто лет назад он передал придурку-юрисконсульту.

Чайковский снова налил водки. Выпил, преодолел тошноту. Потом он придвинул к себе лист с мордой Гувда и дохлым пакетиком. Наискось размашисто написал: «Никто не свободен от вины».

Он упер косо отпиленную шейку приклада в ящик письменного стола, навалился на стволы грудью. Гувд смотрел майору Чайковскому прямо в глаза.

* * *

Пока шли через пустырь, Танк тихонько матерился, испытывал искушение завалить Мизинца прямо здесь: чего зря ноги бить? Что-то останавливало… Жалость? Навряд ли, никакой жалости в нем давно уже не осталось… Ладно, решил Танк, недалеко идти-то.

Вскоре подошли к безжизненной бетонной коробке с черными незастекленными проемами.

— Куда? — спросил Мизинец, оборачиваясь.

— Залезай, — буркнул Танк.

Мизинец взялся левой рукой за ржавую арматурину, поставил ногу на бетонный «подоконник». Секунда — и он спрыгнет внутрь. Танк выхватил нож…

«Ну, извини, Мизинец», — прошептал он. Правой рукой сильно вогнал нож в правый бок. Левой толкнул тело в проем.

— Ах! — выдохнул Мизинец и рухнул, едва не вырвав нож из руки.

— Вот так, Серый, — сказал Танк. — Извини. Извини, братуха.

Танк встал на подоконник, оглянулся влево-вправо. …Мизинец рухнул в проем. Боль была не сильной, но он понял, что опоздал, что раньше надо было мочить… Он ударился лицом в песок, порезал обо что-то щеку, разбил в кровь губы… Ну, суки!

Он повернулся на бок, вырвал пистолет из-под ремня. Силуэт Танка был виден четко. Б-бах! Выстрел гулко раскатился под бетонным сводом. Вспышка ослепила, и Мизинец выронил пистолет.

Он уже не увидел, как пуля вышвырнула из оконного проема тело Танка, пробитое навылет. В глазах было темно. Жизнь вместе с кровью вытекала из страшной резаной раны в правом боку. Он попытался сесть, но уже не смог.

Спустя несколько секунд на Мизинца упал свет фонарика. Осветил бледное лицо и язык, который пытался вытолкнуть песок изо рта.

* * *

Настя устала. Уже несколько часов она металась по квартире. Она ждала звонка от Танка. А звонка все не было. Она то молила Бога, чтобы Вова скорей позвонил и сказал: все о’кей, сделал, как договаривались… то просила Бога о противоположном. Чтобы эти убийцы, эти ублюдки просто поскорее убрались из города… И — забыть! Все забыть.

Она не знала, что и Мизинец, и Танк уже мертвы. Что третий, неизвестный ей член группы по прозвищу Грек находится в руках Грачей и уже начал давать показания.

Ничего этого она не знала.

* * *

Мертвый майор Виктор Чайковский сидел в кресле с открытыми глазами. Обожженная пороховыми газами, залитая кровью левая сторона груди притягивала взгляд Гувда. Вообще-то он любил жрать живую человечину, но и мертвечиной не брезговал.

НИКТО НЕ СВОБОДЕН ОТ ВИНЫ!… А ты?

* * *

Александр Зверев и Андрей Обнорский сидели в Сашкином «кабинете» в агентстве и скучно пили водку. Без тостов. Закусывали засохшим сыром. Когда литровая бутылка «России» опустела, Обнорский встал и вышел. Вернулся через минуту с «маленькой» спирта. Оксана использовала его для профилактики ксерокса и принтера. Андрей с Сашкой использовали спирт по прямому назначению… Журналюги. Им — известное дело! — лишь бы нажраться.

В Сашкином закутке они и уснули.

* * *

Грачи кое-как привели Грека в себя с помощью нашатыря, холодной воды и пощечин. С ним работали в той самой квартире, которую они снимали. Его допрашивали в ванной, под звук включенного душа.

Грек был по жизни мужик волевой, крепкий. Никогда не кололся в ментуре. Но тут ситуация сложилась другая… Раскололся. Когда всерьез и умело берутся за дело люди знающие — расколешься. А куда ты денешься?

Грек все это отлично знал. Был деморализован в ноль, рассказал, что — да! — «сделали» Малевича. Что заказчица — баба. Богатая, тварь такая. Отвалила полста тонн баков. Что была у Танка мысля и ее… того… порешить. Зря, видать, не порешили, суку.

Потом он спросил: где Танк? где Мизинец? Грач-один поколебался немного и рассказал… Грач-один, как и Грек, тоже воевал в Афгане. Посочувствовал… рассказал. Грек, скользя наручниками по вертикальной стойке душа, опустился на дно ванны, заплакал.

Грач-один курил, смотрел на него сверху.

— Может, отпустишь? — спросил Грек. — Я на край света, в Таджикистан уеду… Как мышь молчать буду. Отпусти, брат.

— Отпущу, — сказал Грач-один, снял наручники и дал ему сигарету.

Грек схватил ее мокрыми руками. Грач-три дал ему прикурить. Когда Грек повернул голову к огоньку зажигалки, Грач-один выстрелил в висок Грека из ТТ. Пистолет был обмотан полотенцем, и звук выстрела прозвучал негромко.

Тэтэху покойного Мизинца вложили в руку мертвеца.

* * *

Рыжий выслушал доклад. Сказал:

— Вот как… любопытно. Ай да боевик закрутили. Впрочем, детали меня не интересуют.

Николай Николаевич промолчал, вышел из гостиной. Рыжий повернулся к помощнику:

— Ну, когда летим? Узнал, Гена?

— Как минимум еще четыре часа Москва будет закрыта — сплошные грозовые фронты.

— Ну и хрен с ним! Соедините-ка меня с Колькой Наумовым. Коли уж застряли тут, нужно с Колей-Ваней пообщаться.

Через двадцать секунд Рыжий уже разговаривал с Наумовым.

— Здравствуй, Иваныч, старый капер[20] балтийский, — весело сказал он в трубку.

— Э-э, да никак это сам Анатолий Борисович?

— Он и есть, — подтвердил Анатолий Борисович.

— Ну, наше-то каперство балтийское рядом с вашим столичным — сущая мелочь. Ты ж, говорят, уже всю Россию распродал?

— Врут, суки. Только половину. А вторую, едрен батон, Борис Абрамыч по сходной цене шинкует… Слушай, Иваныч, я тут у вас застрял из-за погоды в Москве. Может, посидим, потолкуем?