Мусорщик

И все-таки опер влюбился. В замужнюю женщину старше себя. Если бы ему хватило цинизма и «жизненного» опыта, то, пожалуй, получился бы «роман с замужней женщиной». Банальный, построенный на постельных делах, требующий минимальной взаимности и вовсе не требующий любви.

Однако… однако был август, была гроза, было кафе и чужая жена с ниткой красных кораллов на загорелой коже. Губы коралловые шевелились, и метались искры в серых глазах. Опер, на счету у которого было почти триста задержаний, шалел, глядя в эти глаза. Анастасия Михайловна Тихорецкая, народный судья, супруга первого заместителя начальника ГУВД полковника Тихорецкого, улыбалась загадочно и курила сигарету. Ливень за окном принял характер бедствия, и капитан УР Зверев уже стоял рядом с бедой… Когда они вышли из кафе, остро пахло листвой, садилось солнце, и голова кружилась у капитана Зверева… …Когда они вышли из кафе, наваждение не прошло. Сашка понял, что остается одно — проводить Анастасию Михайловну домой. И — забыть, списать в архив, приобщив вещдоки: улыбку на коралловых губах и взгляд серых глаз.

Но когда остановились они у дома Тихорецких и Сашка стал мямлить «Благодарю вас за…», когда он растерянно и смущенно начал это мямлить, Настя сказала:

— Бог мой, Зверев! Ты опер или нет? Если сам не знаешь слова, диктую: «Настя, пригласи на чашку чаю».

И — дальше, в ответ на незаданный вопрос:

— Муж в Москве, в командировке.

И вновь разверзлись над опером небеса. Или — пропасть под ногами. Но он был рад упасть в эту пропасть. И падать бесконечно.

Из тумана воспоминаний Зверева вернул голос Андрея:

— Саша!

— А? Что, Андрюха?

— Очнись, Саша. Брось самоедство свое. Ты почти дома, ты к маме едешь. Очнись.

Зверев изумленно посмотрел на Обнорского. Андрей подмигнул, и Сашка подумал, что журналист очень точно уловил его настроение. Возможно, даже, догадался, о чем Сашка думает.

— Ну, журналист! Ну, психолог, — сказал Зверев и рассмеялся.

— Посмотри вокруг, Саша, — повел Обнорский рукой, — и вспомни Леню Утесова: как много девушек хороших! И все они просто жаждут познакомиться с двумя умными, холостыми и обаятельными мужиками.

Машина уже ехала по Московскому проспекту, и девушек вокруг действительно было много. В коротких юбках, в шортах, в открытых блузках. Они шли по тротуарам, стояли на остановках, голосовали, ели мороженое.

— Так уж и все? — спросил с улыбкой Зверев.

— Ну может, и не все, — согласился Обнорский, — но половина — точно. А две из них — наверняка, и сегодня вечером ты с ними познакомишься. В холодильнике у журналюги Обнорского остывает шампусик, а по всей квартире — от порога до балкона — рассыпаны прэзэрватывы.

— И много у тебя презервативов?

— Дюжины хватит?

— Для разминки хватит, — серьезно ответил Зверев.

Обнорский захохотал. «Нива» ехала по Московскому в центр. Светило солнце, и девушки были прекрасны.

* * *

Мама… Единственный человек на свете, который ждет тебя всегда. Все тебе простит и все отдаст.

А ты летишь по жизни, как выпущенная из подствольника граната. Ты занят собой. Ты в работе… или в пьянке безумной, в друзьях и в подругах. В вихре… в депрессии. В осуществлении грандиозных или никчемных проектов. В бесконечном самоутверждении. В споре с Богом. С начальством… с оппонентами… с собой. С похмельем. С погодой. С частными неудачами и ненужными победами. Ты проламываешься сквозь стены, которых на самом деле нет, они построены из твоих ошибок, иллюзий и амбиций. Из дерьма построены эти стены и потому крепки.

Часто ли ты вспоминаешь о маме? Можешь не отвечать — ответ известен: в день рождения, Восьмого марта и в Новый год.

А еще ты вспоминаешь о маме, когда тебе плохо. Когда так худо, что край. Когда тебе больно и страшно, и сердце сжимается, — ты вспоминаешь о маме.

Когда ты на коне, когда ты победитель — ты празднуешь с друзьями. Или идешь к женщине. Женщины любят победителей…

Мама примет тебя любого: озлобленного неудачами, брошенного женой, пьяного, изувеченного. Мама скажет: «Все будет хорошо, сынок… все будет хорошо. Ляг и поспи. А я посижу рядом. А потом, когда ты проснешься, будет легче… поспи, сынок, поспи». …Зверев долго не мог решиться нажать кнопку звонка. Он стоял и смотрел на дверь квартиры. Своей собственной квартиры, в которой он не был уже четыре с половиной года. Он почему-то медлил… Дверь отворилась сама. Мама стояла на пороге.

— Здравствуй, ма, — сказал опер.

— Сашенька, — сказала мама и притянула его к себе. Заплакала.

* * *

Вечером за Зверевым заехал Обнорский. Веселый, возбужденный, с цветами. Цветы тут же вручил Ирине Ивановне, галантно поцеловав руку. Букет был шикарный.

— Зачем вы тратились, Андрюша? — сказала мама слегка растерянно.

— Это вам за сына, Ирина Ивановна… у вас замечательный сын, я многим ему обязан. А значит, и вам.

Мама звала Обнорского попить чаю, но Андрей весело и вежливо отказался. Говорил, что нет времени и что внизу, в машине, уже ожидает группа товарищей.

Зверев и Обнорский ушли. Пока спускались по лестнице, Обнорский быстро рассказывал:

— Беленькая и черненькая. Вера и Наташа, студентки с журфака… Сексапильность! Темперамент!

— С какого фака? — спросил, усмехаясь, Зверев.

— Не умничай. С нормального фака… Девки с понятием, сиськами и без комплексов. Тебе какую?

— На месте посмотрим, — ответил Зверев.

Ирина Ивановна вышла на балкон. Внизу, во дворе, увидела «ниву» с распахнутыми дверцами и «группу товарищей» возле нее: блондинку и брюнетку в очень коротких платьях. Она увидела, как из подъезда вышли Сашка и Андрей, подошли к девицам.

Мать почувствовала укол ревности. Маленький, но болезненный. А Обнорский внизу скакал на одной ноге и что-то говорил, и все смеялись. Ее сын тоже смеялся, и его смех доносился снизу.

Машина с распахнутыми дверцами была похожа на сердитого, готового взлететь жука, а мать смотрела сверху на сына, и сердце ее щемило от счастья и тревоги. Потом «группа товарищей», сын и Андрей сели в машину, дверцы хлопнули, и сердитый жук выполз из двора. Ирина Ивановна печально смотрела ему вслед.

А потом она вернулась в комнату, поставила цветы в вазу и достала с полки альбом с Сашиными фотографиями.

* * *

Дюжины презервативов им хватило. Кое-что еще и осталось. После того как притомившихся девиц отправили на такси домой, Обнорский и Зверев вернулись в однокомнатную квартиру журналиста. Сашка сказал:

— Да уж, девицы действительно без комплексов.

— Я же говорю — с журфака… выпить хочешь?

— Давай, — согласился Зверев.

Обнорский налил в фужеры остатки шампанского. Выпили. Шампанское было теплым и выдохшимся. После общения со студентками Зверев тоже ощущал себя вконец выдохшимся. За окном была ночь, тихая и призрачная. Двое мужчин сидели и молча курили. Теплый ветер влетал в окно, шевелил шторы.