– Нет. Взбесилась Элли. Она ее побила. Сказала, мол, он мой и делиться не собираюсь. Выдрала у той девушки клок волос.
Он дергает себя за прядь, и я представляю бедняжку, поверженную, лежащую на мате для йоги, и клок волос валяется рядом на полу. Но не могу сказать, что я удивлена. Если уж я готова к мысли, что Элли может быть виновата в смерти нашей матери, то нападение на ничего не подозревающую девушку – это еще ничего. В голове звенят фразы, прозвучавшие в день, когда я убежала от нее. «Я воткну его в тебя, черт, я обещаю. Я тебя, мать твою, зарежу, если ты к нему еще раз приблизишься». В момент, когда я перестала нуждаться в ней, и больше всего на свете хотела выбраться. Нападение в зале – это даже не ее уровень.
– Я предупреждал Грега, но он сказал, что и так знает, что она сумасшедшая. И что сумасшедшие лучше всех.
– Ну, я не так уж хорошо знаю Элли, – соврала я. – Но всегда знала, что у нее есть проблемы.
Он, похоже, встревожен тем, что я не удивилась:
– Тогда почему ты продолжаешь видеться с ней?
– Я и не продолжаю. На деле я избегаю ее как раз по этой причине. Но пару дней назад умерла наша мать.
Мэтт выглядит ошарашенным, рот раскрыт, глаза прищурены. Он сидит по струнке, как будто я только что сообщила ему, что луна оранжевая, а солнце белое. Либо так, либо он проглотил палку.
– Я приехала на похороны.
– Она просто умерла?
– Да, – наблюдаю за тем, как его мозг лихорадочно соображает, пытаясь прийти к какому‑то умозаключению, как если бы я привела достойный аргумент в пользу того, что Земля плоская.
– Что такое? Ты выглядишь удивленным.
– Я действительно удивлен. Элли сказала, что ее родители умерли много лет назад. Если честно, теперь я вспоминаю… – говорит он и краснеет, почесывая затылок. – Она говорила, что и сестра ее тоже умерла.
Повисла тишина. Я качаю головой, я знаю, что он хочет взять свои слова обратно.
– Она соврала. Наша мать умерла пару дней назад. Мой отец еще жив, как, собственно, и я.
Он благодарен моей выдержке, и хватается за эту тему, чтобы продолжить беседу.
– Соболезную твоей утрате.
Мэтт протягивает ко мне руку, касаясь моей руки.
– Спасибо, но с тех пор как я приехала сюда, я все силюсь понять, что же это такое я потеряла. Я всегда надеялась, что однажды вернусь в родной дом и обрету в нем семью. Или хотя бы узнаю, почему меня отдали. Но уже не уверена, что хоть в чем‑то здесь смогу разобраться. По твоим словам, моя сестра объявила меня мертвой пару лет назад. А что касается родителей, то для них я мертва еще дольше. С трех лет. Даже теперь мой отец так толком и не поговорил со мной.
Я кусаю губы и мой многострадальный палец. Начинает болеть бедро, и я пытаюсь разогреть его массажем.
– Благодаря им мне нечего терять, – говорю я, отстраняя свою руку от него.
– Не говори так, – говорит он и, снова дотягиваясь до моей руки, гладит мое запястье. – Они дали тебе многое. Твое красивое лицо, например.
Он улыбается, очень хочет все наладить. Как будто это он отобрал у меня мое прошлое и теперь обязан вернуть его обратно.
– Мэтт, они отдали меня и оставили Элли. Они никогда не хотели меня, и я уже никогда не стану желанным ребенком. – Снова убираю руку, переплетаю пальцы в замок и ставлю на них подбородок.
– Мне от них ничего не надо, ни от них, ни от кого‑либо еще. Я только хочу знать, почему они меня отвергли.
Он возвращает руку на колени, пытаясь не подавать виду, что огорчен.
– Это не может быть правдой.
– Почему нет? – спрашиваю я, выпятив подбородок, как будто бы готовясь к рукопашной схватке.
– Потому что мы и есть наши родители, Айрини. Мы – то, какими нас делают они, своим присутствием или же отсутствием. Проходил ли хоть день, чтобы ты о них не думала? Готов поклясться, что нет. А когда они умирают, с ними умирает и часть нас, вне зависимости, жили мы с ними или нет. Они забирают с собой часть нас самих, кусочек, который всегда принадлежал им, даже если мы об этом не знаем. Когда мы его лишаемся, это будто оставляет в нас дыру. Испытывать от этого боль – нормально, но ты не можешь отрицать этого.
– Ерунда. Они и так создали немалую прореху в моей жизни. Их смерть ничего не изменит. – Как только я сказала это, мне тут же хочется забрать слова обратно. Из‑за них я кажусь нуждающейся, злопамятной и задетой. А я не хочу быть такой, внезапно мне хочется, чтобы Элли была здесь, как и множество раз в прошлом, когда я мечтала, чтобы она была рядом, мечтала чувствовать себя нужной.
– Я просто хочу сказать, что ничто не сможет изменить прошлого. Я была не нужна им, вот и все.
То, что он говорит после, меняет все, словно огонек, освещающий самые темные уголки моей души. Глаза вдруг распахиваются. Я словно просыпаюсь.
– Но первые‑то три года ты была им нужна. Ты была с ними, они любили тебя, я в этом не сомневаюсь.
Я вспоминаю лицо отца сегодня утром: он не мог смотреть на меня, ему было стыдно. Пожалуй, впервые я вижу, что возможна другая версия событий, не та, которую я себе придумала. С моей точки зрения, вся моя жизнь – это история про меня и то, что я потеряла. Я никогда не думала о других персонажах этого печального рассказа. Никогда не предполагала, что у них не было другого выхода. Никогда не думала, что они потеряли меня точно так же, как я потеряла их.
– Если бы я был на твоем месте, – продолжает Мэтт, – я бы не стал спрашивать, почему я не был им нужен. Я бы спросил, что же такое случилось, что после трех лет они вдруг решили, что не могут больше выполнять для тебя роль родителей.
Глава 10
Когда мне было восемь лет, тетя Джемайма решила взять меня с собой в Киддивинкс, клуб для детей и их родителей. Она ходила туда со своими детьми последние три года, но они никогда не брали меня. Это был важный день для меня. Я ехала куда‑то с семьей, а не оставалась дома с няней. Они сказали мне, что я должна вести себя хорошо. Быть хорошей девочкой и вести себя так, как они меня учили. Я не должна была создавать проблем. Так говорят взрослые детям, склонным к плохому поведению. А у меня была эта склонность.
Комментариев нет