Марина смотрела на него во все глаза. Он курил, кошка терлась о его штанину, поглядывала вопросительно.
– Завтра, – пообещал Федор Федорович кошке, – завтра опять наловим. Ты полведра рыбы съела, хватит, совесть надо иметь!
Ореховая высоченная дверь отлетела, бахнулась в штукатурку, и на площадку выскочила мятежная профессорская внучка Вероника – шорты, маечка, кепочка козырьком назад, темные очки, и на плече стильный до невозможности чехол с ракетками. Выскочила, уронила ключи, засмеялась, завертелась, нагнулась и толкнула попкой Марину.
Та неодобрительно подвинулась на лавочке.
– Федор, не желаете ли партию? – дурашливо спросила Вероника. – Дед сказал, что не пойдет. И курить, между прочим, вредно. Минздрав давно предупреждает!
– Какая еще партия! – перепугался Федор Федорович. – Что вы, Вероника! После сытного ужина я только и могу, что греть на солнце свои старые кости!
Вероника закинула за спину чехол и поставила на лавочку безупречную ногу в безупречной кроссовке. Загорелое, упругое, аппетитное и черт знает какое бедро оказалось прямо под носом у Федора Тучкова.
– За ужином вы ничего не ели, не врите. Пили чай и больше ничего.
– Точно, – признался Федор, косясь на бедро, – экая вы наблюдательная молодая особа!
– Что за жаргон! Вы что, учитель русской словесности?
– Вот и нет! – глупо захихикав, сказал испытуемый бедром Федор Тучков. – Вот и не угадали!
Из‑за этого глупейшего хихиканья, а также из‑за того, что он моментально пошел туда, куда манила его Вероника, подобно всем известному бычку на веревочке, Марина прониклась к нему еще большим презрением и отвращением, если только это было возможно.
– А кто?
– Чиновник, – покаялся Федор, – чиновник в министерстве.
– Коррумпированный?
– Э‑э… боюсь, что нет.
– Тогда что с вас взять, – заключила Вероника, сняла ногу с лавочки и пристроилась рядом с Мариной, обдав ее запахом вкусных духов.
– Давайте, – приказала она, – рассказывайте.
Марина молча смотрела на нее, но профессорскую внучку было не так‑то просто сбить с толку.
– Что вы смотрите? – спросила она и окинула себя взглядом. – У меня что, ширинка расстегнута? Или лифчик выпал? Федор, посмотрите, сзади у меня все в порядке? Лифчик не волочится?
Федор хрюкнул и с некоторой заминкой сообщил, что сзади у нее все в порядке.
– Ну тогда рассказывайте!
– Что?
– Как что?! Про труп рассказывайте!
– О господи, – выговорила Марина, стряхнула пепел с сигареты и поднялась. – Я должна идти. Спокойной ночи.
Но она даже предположить не могла, насколько трудно сбить с толку профессорскую внучку!
– Никакой спокойной ночи! Сначала вы нам расскажете про труп, а потом будет спокойная ночь! Мы вас не отпустим! Правда, Федор? Не отпустим же?
И тут она цепкой лапкой ухватила Марину за брюки. Кошка мяукнула вопросительно.
Марина усмехнулась и шагнула прочь, но нахальная девчонка не отпускала брюки.
– Отпустите.
– Ни за что.
– Вы что? – спросила Марина. – Сумасшедшая?
– Я не сумасшедшая, – весело сказала нахалка, – я любопытная.
Нужно было или вырывать брюки, которые и так неприлично сползли там, где за них уцепилась когтистая лапка, или покориться.
Покоряться на глазах у Федора Федоровича Тучкова, которому она только‑только объяснила, что знать его не желает и разговаривать с ним не станет, ей не хотелось.
Вырываться на глазах у него же ей хотелось еще меньше.
– Отпустите, – повторила Марина и независимо поддернула сползающие штаны.
– Отпущу, если расскажете.
– Нечего рассказывать.
– Тогда не отпущу.
И Вероника засмеялась, открыв безупречные зубы.
Федор Федорович отчетливо и коротко хмыкнул и вытащил еще одну сигарету.
Из ореховых дверей выползла незнакомая бабулька с пакетиком, неодобрительно помахала рукой, разгоняя дым, и позвала нежно:
– Кыс‑кыс‑кыс!
Кошка мяукнула, вскочила на лавку, прошлась по коленям Федора Тучкова и брякнулась под ноги бабульке.
Та стала активно вываливать из пакета неаппетитное месиво из рыбы и мяса. Кошка совалась, нюхала и брезгливо дергала усами. Месиво ей явно не нравилось.
Марина неожиданно обнаружила, что они – все трое – тоже брезгливо морщатся, как эта кошка.
– Пошли отсюда, – перехватив ее взгляд, сказала Вероника и непринужденно дернула за руку Федора Федоровича, – пошли, пошли!
– Кысенька, – приговаривала бабулька, – кушай, кысенька! Что же ты не кушаешь?
– Ее сейчас вырвет, – предсказала Вероника, – пошли быстрей, я на это смотреть не хочу!.. Пошли скорее!
– Куда?
– Господи, ну туда, где вы будете рассказывать про труп!
Вероника поднялась – Федор Тучков проводил скорбным взглядом аппетитную попку – и резво побежала в сторону от ореховых дверей, бабульки и кошки.
– Вы идете?!
– Надо идти, – озабоченно проговорил бывший «гаваец», – надо идти.
Марина тотчас же поднялась и пошла – ясное дело! – в сторону, противоположную той, куда поскакала резвая барышня.
– А вы куда?! – прокричала успевшая отбежать довольно далеко Вероника. За ней поспешал Федор Федорович. – А впрочем, какая разница! Давайте туда!
В одно мгновение она оказалась рядом с Мариной, схватила ее повыше локтя, потащила, поднажала, повернула и вырулила к лавочке, притулившейся за голубой елкой.
– Ну вот, – сказала Вероника и кинула на газон свой шикарный чехол, – очень замечательное место. Уединенное, и покурить можно.
Она проворно достала пачку и заявила Марине:
– Меня с куревом дед гоняет. А вас кто гоняет?
– Меня никто не гоняет. Я уже взрослая девочка.
– Господи, дед меня будет гонять за курево, даже когда мне стукнет шестьдесят! Он все равно будет жить вечно, так что отвязаться от него нет никакой надежды. А вам разве уже шестьдесят? И у вас нет деда?
– Вероника, – сказал, неторопливо выходя из‑за елочки, Федор Тучков, – ну что вы такое говорите! Вы ведь уже не маленькая, а несете… черт знает что.
– И не черт, и не знает, и не что, – выстрелила Вероника и отправила в рот тоненькую сигаретку, – и я хочу узнать про труп. Рассказывайте!
И тут Марина засмеялась – такая настырная оказалась девица!
– Значит, так, – начала она, – я сидела на мостках, ветер унес мою шляпу. У меня есть чудная шляпа из итальянской соломки. Я стала ее выуживать и под водой увидела… увидела…
Внезапно ей стало тошно, как будто она снова увидела в коричневой воде колыхание травы и медленное движение волос вокруг белого расплывающегося пятна. Самое худшее, что это было не просто пятно, а мертвое человеческое лицо – с открытыми глазами, с черным провалом рта, из которого полилась вода, когда мужики стали поднимать тело. Рубашка облепила здоровенные руки, и джинсы неприлично съехали, открыв серую, с зеленью кожу, и уже было совсем неважно, прилично или нет, потому что это был не человек, а что‑то другое.
Неужели я тоже стану такой, когда умру? Я не могу стать такой, потому что это буду не я. А где тогда буду я?
– Ну и что, и что? – жадно спрашивала Вероника. – Господи, почему меня там не было!
Комментариев нет