Между нами горы



Единственная хорошая новость, если это можно было так назвать, заключалась в том, что наша снежная «могила» хоть как‑то защищала нас от стихии. Если бы не это, мы бы давно отправились на тот свет. 2 градуса мороза – чепуха по сравнению с обычным для зимнего высокогорья холодом.

Эшли спала, ее лицо пылало – видимо, жар, а значит, инфекция. То и другое было плохо, но я это предвидел. В нее обязательно нужно было влить жидкость.

Я мог передвигаться только ползком. Кое‑как добравшись до своего рюкзака, я нашел горелку и набил канистру свежим снегом. Синее пламя горелки мигом растопило снег. Снег таял, я добавлял еще. То ли от гудения горелки, то ли от моей возни Эшли очнулась. Лицо у нее было распухшее, глаза превратились в щелки, нижняя губа раздулась. Теперь, на свету, я должен был постараться обработать ее порезы и зашить те, на которые обязательно нужно было наложить швы.

Я поднес к ее губам кружку теплой воды.

– Пейте.

Она послушалась. У меня был пузырек адвила. Я сам с удовольствием проглотил бы сразу таблетки четыре жаропонижающего, но знал, что в предстоящие дни они будут ей нужнее, чем мне. Поэтому я вытряс на ладонь четыре таблетки и дал ей.

– Сможете проглотить?

Она кивнула. Я положил одну таблетку ей на язык, она глотнула. Мы медленно повторили эту операцию еще три раза. Снег у нее на ноге давно растаял, поэтому нога продолжала распухать, боль становилась все сильнее. Уменьшить опухоль значило уменьшить боль. Жаропонижающее действовало изнутри, снег должен был подействовать снаружи. Я опять аккуратно обложил ее ногу снегом и пощупал на ноге пульс, чтобы удостовериться, что кровообращение не нарушено. При этом я держал кружку у губ Эшли, пока она не выпила всю воду, восемь унций. За день я должен был заставить ее выпить еще пять таких кружек. 48 унций жидкости – эта доза должна была запустить ее почки.

Я опять наполнил кружку и канистру горелки, сам тоже немного попил. Эшли старалась держать глаза открытыми, как ни трудно ей это было. Она оглядела нашу пещеру, то, что осталось от самолета, собаку, свою рваную одежду, шину на своей ноге, потом уставилась на мертвого Гровера. Через минуту она перевела взгляд с него на меня.

– Он?..

– Еще до падения самолета. Думаю, сердце. Не представляю, как ему удалось приземлиться.

Она с трудом провела пальцами по своему лицу, по голове. Выражение ее лица изменилось. Я медленно опустил ее руку.

– Мне придется наложить вам швы.

– Какое сегодня число? – хрипло спросила она.

Я кратко познакомил ее с ситуацией. Когда я замолчал, она не сказала ни слова.

Я достал из кармана куртки Гровера леску из хирургической мононити, вытащил крючок. Его необходимо было выпрямить, а для этого требовался инструмент.

Универсальный инструмент у Гровера на ремне!

Я порылся в снегу и нащупал на поясе у Гровера кожаный чехол с инструментами. Когда я щелкнул застежкой, одеревеневшее тело не шелохнулось. Нужно было его похоронить, но были дела и поважнее: наложить Эшли швы и найти еду. Гроверу придется подождать.

Я выпрямил крючок, продел нить в ушко и попытался сплющить ушко плоскогубцами. Оглянувшись на Эшли, я увидел на ее щеках слезы.

– Его жена наверняка волнуется… – пробормотала она.

Мы еще не обсуждали наше отчаянное положение. Медицина и скалолазание научили меня, что дурные обстоятельства нельзя сваливать в кучу, надо разбираться с каждым по отдельности. Сейчас нужно было заняться лицом и головой Эшли.

С помошью инструментов Гровера я вырыл в снегу еще одну лежанку, ниже той, на которой помещалась сейчас Эшли. Обычно после операции я навещаю пациента в палате и осматриваю его. Часто я ставлю рядом с койкой табурет из нержавейки на колесиках, чтобы, сидя на нем, оказаться ниже пациента; он может смотреть на меня сверху вниз или прямо. Замечали, как трудно бывает прооперированному смотреть вверх? Вот и я замечал. Врачебный такт – вторая натура. Новая снежная лежанка должна была сыграть такую же роль.

Поднялся ветер, еловая ветка царапала плексиглас. Мне удалось наконец вытянуть из рюкзака мой спальный мешок и расстелить его на снегу. Раньше у нас был один мешок на двоих, теперь у каждого появился свой.

Я поднес к губам Эшли кружку, чтобы она попила, вытер слезы с ее лица.

– Почему вы плачете?

Она посмотрела на Гровера.

– Из‑за него.

– А еще?

– Мое сердце…

– Физически или эмоционально?

Она откинула голову.

– Знали бы вы, как давно я хотела выйти замуж! Предвкушала свою свадьбу, строила планы. Чуть ли не… чуть ли не всю свою жизнь.

– А еще где у вас болит?

– Всюду.

– Мне придется еще раз причинить вам боль. Надо наложить вам несколько швов.

Она кивнула.

Меня тревожили три места. Наложить два шва у нее на голове можно было сравнительно безболезненно. Вторая рана была у нее над правым глазом, посередине брови. От удара разъехался старый шрам. Я тронул кожу своим крючком и сказал:

– Здесь у вас старый шрам.

– Национальное первенство. Мне двинули исподтишка.

Я наложил первый шов и приступил ко второму.

– Вас отправили в нокаут?

– Нет, но я взбесилась.

– Что так?

– Этот тип испортил мне выпускную фотографию!

– А что вы?

– Сначала провела обратный удар с разворотом, потом двойной круговой, потом осевой. Получился «таракан».

– Таракан?

– У нас были специальные названия для положения сбитых с ног противников.

– Например? – спросил я, чтобы ее отвлечь.

– «Дельфин», «танец белого человека», «таракан» и так далее.

Я завязал третий узелок и обрезал леску.

– То, что я тут натворил, – я указал кивком на ее бровь, – сойдет до больницы. Там вами должен будет заняться пластический хирург.

– А эта двойная шина у меня на ноге? Боль адская!

– Это лучшее, что я смог сделать для вас. Без рентгена дальше никуда. Доберемся до больницы, там вам сделают снимки. Если кости не встали на место, я бы рекомендовал – уверен, они согласятся – снова сломать и кое‑что вставить. Будете потом звенеть при прохождении металлодетектора в аэропорту. А так – будете как новенькая.

– Вы дважды упомянули про больницу. Думаете, нас найдут?

Мы дружно посмотрели на синее небо в отверстие между крылом и стеной снега высотой в 8 футов и увидели высоко в небе авиалайнер, высота составляла примерно 30 000 футов. После нашего падения прошло уже часов шестьдесят, а мы так и не слышали других звуков, кроме наших собственных голосов, шума ветра и скрипа ветвей. Самолет летел так высоко, что мы его не слышали, только видели – он был похож на крестик.






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *