Математик

Всю поездку Макс провел насухо. Чтобы не было скучно, каждый раз, когда останавливался в мотеле, заказывал пиццу и вызванивал себе проститутку. Пиццу несколько раз привозили уже после того, как приезжала девушка. С проститутками он не мог заниматься тем, чем полагалось; они ему были нужны, только чтобы провалиться в сон. Девушка приезжала, он глотал транк и, пока таблетка не растворяла внутри пружину, давал проститутке деньги и просил уйти сразу после того как он заснет. Один раз он так лишился кошелька и проторчал в том злосчастном городке неделю, пока не восстановили кредитки и водительские права.

В Аризоне у него полетел ремень ГРМ, здесь он снова застрял на неделю, поджидая, покуда прибудут запчасти, и удержался от того, чтобы залиться в такую жару пивом.

«Я – герой», – сказал себе Макс, когда выезжал на своей отремонтированной «субаре» из автосервиса. «Я – герой!»

В Сан‑Франциско, в городе, который очаровал его в стэнфордские времена, он поселился в полуподвале в начале 25‑й авеню. Окна выходили под лестницу, спускавшуюся в густо заросший шиповником и дроком двор. Весь квартал, соединяясь в каре задними дворами, образовывал своеобразный парк. В нем обитали еноты и скунсы, гнездились птицы. Над расцветшим гранатом по утрам он видел двух‑трех полупрозрачных колибри. Еноты по ночам опустошали корзинку с фруктами, которую он оставлял на подоконнике. Максим решил их выследить.

Светящиеся зенки зверьков наполнили садик. Еноты ощерились, когда он стал их отгонять. Макс вдруг беспомощно подумал: хорошо, что нет с ним детей – они непременно бы захотели поиграть с енотами.

Он снова наслаждался городом. Каждый день ходил смотреть на самый красивый в мире мост. Выгнутый меж берегов, он летел на две мили и в тумане усеивался желтым ожерельем сочащихся фонарей; казалось, что дорожное полотно и суриковые тяги уходят в никуда, в бездну пролива. Еще ему нравилось пройтись туннелем под парком Presidio и поймать при выходе особенный ракурс. Максим с наслаждением ждал обеденного времени и шел на улицу Clement, где в маленьких ресторанчиках были сосредоточены все виды восточных кухонь. Много времени проводил на Haight‑Ashbury, своеобразном богемном базаре: обходил один за другим музыкальные и книжные магазины и особенно увлекся комиссионками, где продавались старые пластинки. Было забавно стать обладателем того, что в детстве было больше, чем Джомолунгма, – например, пластинки Abbey Road.

По вечерам он торчал в кальянной на бульваре Попрошаек. В ней полутемный, заволоченный сливовым дымом воздух, размешиваемый сонными лопастями вентиляторов, скрывал топчаны, устланные коврами, на которых мирно читал или беседовал хипповый люд. Здесь ему нравилось устроиться полулежа с «Нью‑Йоркером» на пару часов, за которые он успевал выпить бадейку капучино и съесть несколько миндальных сухариков. В один из дождливых вечеров, когда низины меж городских холмов заполнялись реками тумана, он познакомился в кальянной с Викой. Порывистая, неврастеничная, то самовлюбленная, то кроткая, эта питерская хипповая девица третий год подвисала в здешнем раю. Они сошлись не сразу; Вика любила поболтать с ним, съездить на океан, погулять, но отстранялась, когда он обнимал ее, чтобы поцеловать, говоря: «Что за детский сад. Крепитесь!» Что‑то произошло, когда она услышала у него в машине Стива Райха – Different Trains. В основе этой пьесы лежат музыкальные рефрены отдельных фраз: какой‑то старик вспоминает, как в детстве, еще до войны, после развода родителей, бабушка возила его от отца к матери – из Чикаго в Нью‑Йорк и обратно; вся многострунная пьеса пронизана гудками локомотивов и вторит стуку колес. Вика послушала и пробормотала: «Я знаю эту вещь, я знаю наизусть все фразы оттуда, вот послушай:

АМЕРИКА ДО ВОЙНЫ

– из Чикаго в Нью‑Йорк

– один из самых быстрых поездов

– лучший поезд из Нью‑Йорка

– из Нью‑Йорка в Лос‑Анджелес

– каждый раз другой поезд

– из Чикаго в Нью‑Йорк

– в 1939

– 1940

– 1941

– 1941 так или иначе должен был случиться

ЕВРОПА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

– 1940

– на мой день рождения

– немцы пришли

– немцы вторглись в Голландию

– я был во втором классе

– у меня был учитель

– очень высокий человек с зачесанными гладко волосами

– Он сказал: «Черные толпы евреев вторглись в наши земли много лет назад»

– и уставился прямо на меня

– не стало больше школы

– вы должны покинуть страну

– и она сказала: «Быстро, быстро, сюда!»

– и он сказал: «Замри, не дыши!»

– в эти вагоны для перевозки скота

– в течение четырех дней и четырех ночей

– и затем мы погрузились в эти странно звучащие имена

– польские имена

– множество теплушек там

– все они были забиты людскими телами

– они побрили нас

– и вытатуировали номера на наших руках

– пламя и дым возносились в небо

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

– и война закончилась

– Вы уверены?

– война закончилась

– едем в Америку

– в Лос‑Анджелес

– в Нью‑Йорк

– из Нью‑Йорка в Лос‑Анджелес

– один из самых быстрых поездов

– но к нынешнему времени все они ушли

– Там была одна девушка, с прекрасным голосом

– и немцы обожали слушать пение

– и когда она прекратила петь, они зааплодировали и стали кричать: «Еще! Еще!»

– Так вот, я как раз и напоминаю иногда себе ту девочку, что пела для немцев, – сказала Вика, и глаза ее наполнились слезами. Максим обнял ее, и она не отстранилась, впервые. Вика носила длинные, расшитые индейскими фигурами Наска юбки, постоянно меняла (поскольку сама плела) различные фенечки – из нитей и кожаных шнурков, одаривала ими Максима, – и работала продавцом в магазине одежды на улице Кастро. Когда Макс заходил за ней, она непременно старалась его приодеть, и он не особенно сопротивлялся, потому что Вике с этого тоже была польза в виде комиссионных – покупал то джинсы, то майку, то рубашку.

Чтобы всегда быть за рулем и тем самым блокировать желание выпить, да и чтобы узнать получше город, Максим придумал развозить пиццу. А выпить ему хотелось страстно. Иногда его трясло и ломало, и по ночам он просыпался от ужаса, что все‑таки сорвался и выпил. Он вскакивал и не сразу мог прийти в себя, но, когда понимал, что падение случилось во сне, – с облегчением мгновенно засыпал. Один раз он учуял запах перегара, шедший из его собственного рта. Тогда он перепугался не на шутку. Утром пошел к наркологу. Тот посоветовал ему все‑таки лечь в реабилитационную клинику и сообщил, что науке известны случаи, когда организм алкоголика, пребывающего в состоянии воздержания, самостоятельно повышал содержание спиртов в крови с помощью какого‑то замысловатого механизма работы ферментов.

Но Максим решил справиться сам. Ему нравилась работа в ресторане Round Table Pizza на улице Van Ness. Когда не было заказов, он торчал в пиццерии и наблюдал, как месят тесто, как раскручивают его над головой в пульсирующий блин, пускают в печную щель, полыхающую синими зубцами пламени, раскраивают с хрустом двуручным округлым резаком… Он подхватывал сумку‑термос с заказом и нырял в неоновую сетку таинственного гористого города, затопленного туманами, с трех сторон тесно объятого океаном и увенчанного великолепным зрелищем моста над проливом.