Мартин Иден



Одно было ясно: когда он поправится, ему незачем бегать в поисках работы. В голове у него целая сотня рассказов не хуже «Водоворота», и если считать по сорок долларов за штуку, он может заработать на них гораздо больше, чем на любой службе. Он выиграл сражение в тот самый миг, когда оно казалось проигранным. Его выбор оправдал себя. Дорога перед ним открыта. Одолев «Белую Мышь», он начнет постепенно вписывать и другие журналы в список своих патронов. Писание доходных мелочей можно было бросить. Все равно оно не принесло ему и доллара. Он займется работой, настоящей работой, и будет вкладывать в нее все то, что в нем есть действительно ценного. Мартину захотелось, чтобы Руфь была тут и могла разделить его радость. Вдруг среди писем, разбросанных на постели, он нашел одно от нее. Руфь нелепо упрекала его за то, что он вдруг пропал и не заходит уже который день. Мартин с восторгом перечитывал это письмо, рассматривал почерк, любовался каждой буквой, нежно целовал подпись.

Мартин написал ей откровенно, что заложил свой единственный хороший костюм и потому не мог прийти. Он сообщил о своей болезни, которая, впрочем, уже почти прошла, и прибавил, что недели через две (время достаточное для получения чека из Нью‑Йорка) он выкупит костюм и в тот же день будет у нее.

Но Руфь не собиралась ждать две недели. Ее возлюбленный был болен. На другой же день, в сопровождении Артура, она приехала к нему в коляске, к великому удовольствию ребятишек Сильвы, к изумлению всех соседей и к полному ужасу Марии. Мария выдрала за уши детей, обступивших необыкновенных посетителей, и, немилосердно коверкая язык, стала извиняться за свой неряшливый вид. На руках у нее засохла мыльная пена, а мокрая рогожа, надетая в виде передника, ясно говорила гостям, за какой работой они ее застали. Появление нарядных молодых людей в коляске, спрашивавших ее жильца, до того потрясло Марию, что она даже не догадалась пригласить их в гостиную. Чтобы добраться до комнаты Мартина, им пришлось пройти через жаркую кухню, наполненную паром по случаю большой стирки. От волнения Мария никак не могла справиться с дверьми, и в комнату больного ворвались облака пара, запах мыльной воды и грязного белья.

Руфь ловко повернула направо, потом налево, потом опять направо и прошла по узкому каналу между столом Мартина и его кроватью. Артур не проявил достаточной осторожности и с грохотом налетел на горшки и сковородки в кухонном углу. Впрочем, Артур недолго оставался в комнате. Единственный стул заняла Руфь, и ее брат, считая свои обязанности исполненными, вышел на крыльцо, где его немедленно обступило многочисленное потомство Сильвы, крайне заинтересованное его особой. Вокруг экипажа толпились ребятишки со всего квартала, ожидая какой‑нибудь страшной, драматической развязки. Коляски появлялись в этих краях только в дни свадеб или похорон; но в данном случае никто не женился и не умер – следовательно, должно было произойти нечто таинственное, выходящее за пределы фантазии обитателей бедных лачужек.

Все эти дни Мартин изнывал от желания видеть Руфь. Обладая горячо любящим сердцем, он, больше чем кто‑либо, нуждался в сочувствии, – и не в простом сочувствии, а в глубокой привязанности, основанной на чутком его понимании; но он уже убедился, что сочувствие Руфи основывается не на понимании его, Мартина Идена, стремлений, а просто на ее природной, несколько сентиментальной нежности. Пока Мартин говорил с нею, держа ее за руку, Руфь, движимая любовью, ласково пожимала ему руку, со слезами на глазах глядела на его осунувшееся лицо и думала о том, какой он несчастный и беспомощный.

Но когда Мартин рассказал Руфи о том, в какое отчаяние он пришел, получив письмо «Трансконтинентального ежемесячника», и как обрадовался предложению «Белой Мыши», Руфь отнеслась к этому безучастно. Она слышала слова, им произносимые, и понимала смысл, но не разделяла ни его радости, ни его отчаяния. Для нее все это имело только один смысл. Ее очень мало интересовали рассказы, журналы и редакторы. Она думала только об одном: когда им с Мартином можно будет пожениться. Правда, сама она не понимала этого, не понимала и того, что ее желание заставить Мартина «устроиться» вызывалось подсознательным материнским инстинктом. Конечно, если бы Руфи сказали об этом прямо, она бы, во‑первых, смутилась, во‑вторых – вознегодовала и стала бы отрицать, уверяя, что ею руководит лишь забота о благе любимого человека. Но, так или иначе, пока Мартин, взволнованный первым успехом на избранном пути, изливал перед Руфью свою душу, она, слушая и не слыша, осматривала комнату, пораженная тем, что видела.

В первый раз Руфь лицом к лицу столкнулась с нищетой. Ей всегда казалось, что любовь и голод – очень романтическое сочетание, но она совершенно не представляла себе, как выглядит эта романтика в жизни. Такой картины она во всяком случае не ожидала. Ее тошнило от запаха грязного белья, который проникал сюда из кухни. Мартин, должно быть, весь пропитался этим запахом, думала Руфь, если эта ужасная женщина часто стирает. Нищета – заразительна. Руфи начинало казаться, что к Мартину пристала грязь окружающей обстановки. Его небритое лицо (Руфь в первый раз видела Мартина небритым) вызывало в ней отвращение. От щетины на подбородке и щеках оно казалось таким же мрачным и грязным, как все жилище Сильвы, и в нем еще усиливалось ненавистное Руфи выражение животной силы. И надо же было, чтобы два рассказа Мартина приняли к напечатанию! Теперь он еще больше утвердится в своих безумных планах. Еще немного – и он бы сдался и поступил на службу. А теперь он с новым усердием примется за свое сочинительство, продолжая голодать и жить в этом ужасном доме.

– Чем это пахнет? – вдруг спросила Руфь.

– Вероятно, бельем. Мария стирает, – отвечал он. – Я уж привык к этому запаху.

– Нет, нет. Какой‑то противный застоявшийся запах!

Мартин, прежде чем ответить, понюхал воздух.

– Я ничего не чувствую, кроме запаха табаку, – объявил он.

– Вот именно. Какая гадость! Зачем вы так много курите, Мартин?

– Сам не знаю. Вероятно, мне скучно, когда я один, вот и курю больше. А вообще это старая привычка. Я начал курить еще мальчишкой.

– Это нехорошая привычка, – сказала Руфь. – Здесь просто дышать невозможно.

– Это уж табак виноват. Я курю самый дешевый. Вот подождите, получу чек на сорок долларов, тогда куплю такой табак, что его можно будет курить даже в обществе ангелов. А ведь это недурно! За три дня две принятых рукописи! Этими сорока пятью долларами я покрою почти все свои долги.

– Это за два года работы? – спросила Руфь.






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *