Мартин покинул свое место незадолго до конца последнего акта, желая посмотреть на нее, когда она будет выходить. Множество ротозеев всегда толпилось у театрального подъезда, и легко можно было остаться позади незамеченным, если пониже надвинуть кепку на лоб и спрятаться за чьей‑нибудь спиной. Он вышел раньше всех и смешался с толпой, но едва он занял свою наблюдательную позицию, как появились те две девушки. Он знал, что они ищут его, и в этот миг проклинал ту силу, которая притягивала к нему женщин. Сначала они как будто не заметили его, но он скоро понял, что это только маневр. Подходя ближе, они замедлили шаг, и, наконец, одна из них, проходя мимо, задела его плечом и оглянулась, делая вид, словно только сейчас его узнала. Это была стройная брюнетка с черными лукавыми глазами. Обе девушки опять улыбнулись ему, и он тоже улыбнулся им в ответ.
– Хелло, – сказал он.
Это было сказано совершенно машинально, как часто приходилось произносить это слово в подобных случаях. Впрочем, природное добродушие и приветливость не позволили бы ему поступить иначе. Черноглазая девушка улыбнулась весело и вызывающе и, взяв под руку свою подругу, выразила желание остановиться; подруга хихикнула в знак согласия. Он почувствовал ужас: Руфь могла пройти мимо и увидеть его разговаривающим с этими девушками. Тогда он просто, как будто так и нужно было, шагнул к черноглазой и пошел рядом с нею. Здесь его речь и его манеры уже не могли показаться неловкими. Здесь он был как у себя дома, мог проявить и остроумие, и щегольнуть жаргонными словечками, мог смеяться и болтать о чем угодно, пользуясь всеми преимуществами быстрого и случайного знакомства. Дойдя до угла, он сделал попытку отстать от толпы, стремившейся вперед, и свернуть в переулок. Но черноглазая девушка схватила его за локоть, не выпуская руки своей подруги, и воскликнула:
– Постой, Билл. Куда так спешишь? Уж не хочешь ли ты удрать от нас?
Мартин остановился и, смеясь, повернулся к ним лицом. Позади них, под ярким светом уличных фонарей, струился людской поток. Там, где они стояли, было сравнительно темно, и он мог, оставаясь незамеченным, увидеть ее, если бы она прошла мимо. А пройти она должна была непременно, потому что эта дорога вела к ее дому.
– Как ее зовут? – спросил он, указывая на черноглазую и обращаясь к ее хихикающей подруге.
– Это уж вы ее спросите, – отвечала та с хохотом.
– Ну, как же? – спросил он, оборачиваясь к черноглазой.
– А вы мне разве сказали, как вас зовут? – возразила она.
– Да вы и не спрашивали, – улыбнулся он, – впрочем, вы угадали. Меня и в самом деле зовут Билл. Верно, верно!
– Подите вы! – Она посмотрела на него долгим взглядом, зовущим и откровенно страстным. – Ну, по чести! Говорите!
И посмотрела снова. Вся исконная женская сущность, не изменившаяся за много веков, отражалась в ее взгляде. И Мартин уже знал, что будет дальше: теперь она начнет отступать смиренно и робко, готовая в любой миг перейти в наступление, как только почувствует, что в нем остывает пыл погони. Как‑никак, он был мужчина, чувствовал к ней невольное влечение, и ее страстные взоры льстили его самолюбию. О, он прекрасно знал этих девчонок, знал их насквозь! Славные, хорошие девушки, насколько могли быть хорошими девушки этого класса, добывающие себе пропитание тяжелым трудом. Слишком гордые, чтобы продавать свои ласки, они искали хоть немножко счастья в житейской пустыне, стараясь не заглядывать в бездну, именуемую будущим, где ждала их или тяжкая, бесконечная работа, или хотя и лучше оплачиваемая, но страшная дорога.
– Билл, – отвечал он снова. – Ей‑богу! Билл Пит, никак не иначе.
– Шутите? – переспросила она.
– И вовсе не Билл, – вмешалась другая.
– А вы почем знаете? Вы меня никогда и в глаза невидали.
– Ну и что ж, что не видела! И так знаю, что врете!
– Ну как же – Билл? – спрашивала первая.
– Пусть будет Билл, – дружелюбно сказал он. Она ухватила его за плечо и весело тряхнула.
– Так и знала, что врете. А все‑таки вы ничего себе. – Он пожал ее ищущую руку и на ладони нащупал знакомые царапины и шрамы.
– Давно ушли с консервного завода? – просил он.
– Вы почем знаете? Вы уж не ясновидящий ли? – вскричали обе девушки.
И, обмениваясь с ними разными глупыми шутками, он вдруг мысленно увидел перед собой огромные тома библиотеки, хранящие мудрость веков. Он с горечью улыбнулся неуместному сейчас видению, и опять сомнения охватили его. Но за всеми этими мыслями и словами он не упускал из виду поток уличной толпы. И вот он увидел ее в ярком свете фонарей, она шла между братом и незнакомым юношей в очках. Сердце его замерло. Он долго ждал этого мгновения. Он успел разглядеть что‑то легкое и воздушное вокруг ее царственной головки, стройные контуры ее фигуры, изящество походки, движение, которым она подобрала юбку, когда переходила через улицу. И вот она прошла, а он остался с этими двумя работницами, стоял и смотрел на их убогие платья, носившие следы жалких и отчаянных попыток принарядиться, их дешевые ботинки, дешевые ленточки, дешевые колечки на грубых пальцах. Кто‑то тронул его за руку, и он услыхал голос, сказавший:
– Проснитесь, Билл. Что такое с вами?
– Что вы сказали? – переспросил он.
– Да так, ничего особенного, – отвечала черноглазая, тряхнув головой, – я только подумала…
– Что?
– Было бы недурно, если бы вы подыскали кавалера для нее, – она указала на подругу, – и мы бы пошли куда‑нибудь выпить кофе и поесть мороженого.
Он почувствовал внезапно какую‑то духовную тошноту. Уж очень груб был переход от Руфи ко всему этому. Рядом с зовущими глазами этой девушки Мартин увидел вдруг лучезарные, ясные глаза Руфи, глаза святой, взиравшие на него с недосягаемых высот чистоты. И он почувствовал в себе великую силу. Он выше всего этого. Жизнь для него нечто большее, чем для этих девушек, мечтающих о кавалерах и о мороженом. Он вспомнил, что и раньше он жил в своих мыслях особой, тайной жизнь. Он пробовал иногда поверять эти мысли другим, но до сих пор не нашлось ни одной женщины, способной их понять, да и ни одного мужчины тоже. Если он высказывал их вслух, слушатели смотрели на него с недоумением. Да, если его мысли им недоступны – значит, и сам он выше их. Он почувствовал в себе силу и сжал кулаки. Если жизнь для него нечто большее, то он вправе и требовать от нее большего, но только, конечно, не здесь, не в общении с этими людьми. Эти черные глаза ничего не могли дать ему. Он знал, какие мечты отражены в их взгляде, – о мороженом и еще, пожалуй, кое о чем. Тогда как ее неземной взор обещал ему все, к чему он стремился, и еще бесконечно многое. Книги, картины, красоту и спокойствие, изящество возвышенной и утонченной жизни – вот что обещал этот взор. За черными глазами совершался мыслительный процесс, известный ему во всех подробностях. Это был как бы часовой механизм. Он мог наблюдать каждое колесико. Они звали к пошлым, низменным утехам, ведущим к пресыщению, в конце которых зияла могила. А тот неземной взор звал к проникновению в непостижимую тайну, в чудо вечной жизни. В нем он видел отражение ее души и отражение своей души также.
Комментариев нет