– Моя мама приплыла на корабле! И она умела читать!
Пацаны заржали.
– Умела‑умела, да не читать! – Елька сложил из пальцев кольцо и ткнул в него указательным пальцем другой руки. – Всей деревне давала, кого хочешь спроси!
Парни загоготали еще громче.
– Вот и ты, шлюхина дочка, расфуфырилась… по стопам мамки собралась? – процедил длинный прыщавый Иржик. И добавил, вызвав новый взрыв хохота: – Так мы того, подсобим!
– Неправда! – я почувствовала, как из глаз брызнули слезы. – Мама не такая!
– Такая‑такая, – парни приплясывали вокруг, кривляясь.
– Не‑е‑ет! – и бросилась на Ельку.
Когда на крики и шум из избы выскочили Тин с хозяйкой, мы катались рычащим вопящим клубком в дорожной пыли. Я дралась изо всех сил – колотила кулаками, лягалась, царапалась, кусалась – мне было так больно, что я не чувствовала ударов, сыпавшихся на меня. Подол нового платья был разодран до пупа, глаз подбит, в волосах полно грязи. Зато я выбила кому‑то зуб и надорвала ухо.
Тин выволокла меня из потасовки за руку, а потом рявкнула на парней так, что те рванули прочь по улице не оглядываясь.
Вечером, закончив зашивать испорченную юбку, я спросила:
– То, что они говорили о маме, правда?
– И да, и нет.
– Как это? Либо что‑то было, либо не было! – вскинулась я.
– Она была беззащитна, больна, не могла говорить, страшно боялась за тебя, понимаешь? Она хотела, чтоб тебя оставили жить. У нее не было выбора. А я, я узнала о том, что происходит, слишком поздно.
Значит, её заставили. А потом сами обвинили. И её, и меня.
Я. Их. Ненавижу.
И я сделаю все, чтобы не быть беззащитной! И никому не уступлю!
– Мири, не злись. Такова жизнь. Они всего лишь люди.
Они – плохие люди. И я не забуду того, что случилось. Они же ее убили!
– Мири! Подумай о том, что, какими бы они ни были, ты осталась жива. А если б тебя бросили в лесу? Подумала?
Ох‑х…
Я не знаю, что думать. Но то, что в этом мире плохо слабым, похоже, верно. Я не буду слабой. А с мамой… Ведь кто‑то же был первым? И настанет день, я узнаю, кто это был. И отомщу.
С того дня я засыпала Тин вопросами. Я не знала, что конкретно мне нужно, и хотела всего – учиться читать и писать, изучать травы и их применение, узнать, как можно научиться магии, – почему‑то последнее казалось мне самым привлекательным и перспективным. Но пока особых прорывов не было – мы ходили за травами в лес, иногда даже с ночевкой. Тин говорила, говорила… я узнала кучу новых слов, научилась считать, выучила таблицу умножения, узнала, как выглядят деньги, – до того, как переехала к травнице, я даже медяка в руках не держала. Расширила лексикон – оказалось, что в мире уйма интересных слов, которых я не знаю. И из которых можно сооружать очень интересные конструкции. Когда мы на узкой тропинке у реки столкнулись с Зимкой, я обозвала того перманентным олигофреном. Зимка открыл рот, а Тин засмеялась.
Каждый вечер Тин упорно мазала меня зеленой дрянью. Я уже знала, что вонючая каша помогает рубцам рассосаться, усиливая кровоток. И верно – сетка самых тонких уже бесследно сошла. Но чесалось это все невыносимо…
– Терпи. Это надо делать, пока ты маленькая и растешь. И так может быть уже слишком поздно.
Ну вот зачем мне их сводить? Я же уже решила, что замуж не пойду, и вообще, ни одного мужика в моей жизни не будет!
– Ты делаешь это не для кого‑то, а для себя. И, раз ты все равно зеленая, вылей‑ка это на голову, а то у тебя от недокорму волосы секутся.
Я послушно облилась ржавого цвета бурдой. Потому что верила: Тин знает, что творит. Или не знает… Потому что, подмигнув, травница добавила:
– Тебе еще десяти лет нет, а ты уже готова на всех мужчинах крест поставить.
И поставлю! А перед этим еще в землю закопаю!
– Давай вернемся к этому вопросу годика через четыре. А пока помни, ты делаешь все для себя. Но сейчас ты права – от парней держись подальше! Запомни: хочешь выявить настоящую силу волшебства – ничего себе не позволяй!
Ничего не позволяй? Да и не собираюсь! Я ж решила, что мне все эти бородатые козлы в спущенных портах и с луковым запахом изо рта даром не нужны!
– Мири, ты ребенок еще! Ты думаешь, все мужчины такие?
А что? Бывают еще хуже?
Глава 3
Постепенно я входила во вкус новой жизни. Отъедалась, росла, свела почти все шрамы, научилась разбираться в травах на уровне средней деревенской знахарки – Тин хвалила меня за скрупулезную аккуратность в дозировках. Всю первую зиму она учила меня писать. Выходило так себе. Пальцы больше привыкли к физической работе – скручивать шерсть или дергать сорняки, чем держать перо. Тин сказала, что это нехорошо – в магии многие вещи делаются жестами. И результат зависит от их точности. А если у меня будут руки‑крюки, то и волшебница из меня выйдет криворукая. Если вообще выйдет. И заставила спать в пропитанных кремом длинных, до локтей, перчатках, которые грели руки. Кожу от них щипало, но Тин уверила, что так быть и должно.
– А зачем они до локтей‑то? – попробовала вякнуть я.
– А затем, что мышцы, которые сгибают твои пальцы, находятся вот тут, – Тин ткнула в руку выше запястья, – а не в ладони. Поняла? И будешь каждый день складывать фигурки из пальцев час. И писать – час правой рукой, час левой.
Да она что, с ума сошла? Где это видано, чтоб люди двумя руками писали?
– Не нравится? Иди к Сибиру, у них Зорька давно не доена!
Убойный аргумент.
А еще я каждый день должна была сидеть в полумраке на заднице, ой, извините, на заду, согнув кренделем ноги и соединив руки. И не думать ни о чем. Ничего не выходило до тех пор, пока Тин не посоветовала выбрать слово.
– Слово? Это как? Что это значит?
– Сейчас поймешь. Оно у каждого свое. Помогает успокоиться, найти точку равновесия. И еще запомни: свое слово ты никому не должна говорить. Вот подумай, что тебе нравится? Например, лес. Представь еловую чащу, где солнечный свет падает сверху только тонкими лучиками, где пахнет хвоей и все мшисто‑зеленое… Или поле. Вообрази, как море трав вперемешку с маками и колокольчиками колышется волнами под порывами пряного ветра. Нравится? Или озеро. Или камень. Скала. Гора. Ручей. Море. Облако. Огонь. Ну, ты поняла… выбери то, что тебе всего ближе, чтобы ты почувствовала зов, внутреннее сродство… и так найдешь свое слово.
Комментариев нет