Кукла

Вместе с тем приходило протрезвление – медленное, мучительное, выворачивающее наизнанку все внутренности. Ей хотелось кричать. Она была ненавистна сама себе. Инга осознала, что означали те ощущения, когда она убежала в лес, где и нашла этих промокших, насмерть перепуганных мальчишек.

Она вернулась. Она рядом. Инга всегда подозревала, что Она бессмертна. Инга сразу не поверила, когда отец сказал, что с Ней покончено, и скоро у них начнется новая жизнь, только нужно немного прийти в себя.

Похоже, отец знает, что Она здесь. Но неужели Инга настолько провинилась перед Ней, что Она решила таким образом наказать ее, уже всеми проклятую, лишением целомудрия?! Отнять у нее то единственное, что осталось в этой никчемной жизни?

Ладно, это все лирика. Мозг девушки лихорадочно заработал. Теперь нужно найти выход из ситуации, она (точнее, Она через тело Инги) сама дала первый оборот страшному маховику, и теперь от нее зависело, сможет ли она его остановить, пока дело не зашло слишком далеко. На отца она не рассчитывала.

В комнату вошел следующий парень, на лице блуждала плотоядная ухмылка, и Инга замычала от ужаса.

* * *

Мужчина рубил дрова, не переставая ни на секунду. Сердце колотилось так сильно, что вот‑вот выскочит через глотку и повиснет на мокрых от крови артериях, на мозолистых, темных ладонях появились трещины, сквозь которые выступил гной, пот заливал окаменевшее лицо, а он все рубил и рубил. Крошечный сарай был уже по колено завален расколотыми дровами, но он как с цепи сорвался. И когда он ставил очередное полено, его взгляд фокусировался не на нем, а на темнеющем в углу предмете. Плохое освещение не позволяло хорошо разглядеть его, но он прекрасно знал, что это такое.

Два глаза‑льдинки с бесстрастным любопытством наблюдали, как он, изнемогая от усталости, колол дрова.

Его снова стала одолевать смутная тревога, она укутывала его как густой едкий туман, пробираясь своими холодными пальцами к горлу. Полено вдруг раздвоилось, приняв расплывчатые очертания, и он не сразу понял, что из глаз текут слезы.

– Ты была там! – безмерно уставшим голосом проговорил он, вытирая глаза. Он начал задыхаться, кружилась голова. – Какого черта, я бросил тебя НЕ здесь! Как ты очутилась тут, стерва?!

Глаза‑льдинки таинственно блестели в темноте, как два крохотных бриллиантика на дне бархатной коробочки.

Хрясь! Хрясь!

Преданный раб и безмолвный страж, одно целое.

Отлетевшая щепка задела бровь мужчины, оставив узкую царапину.

Очередное полено, пятидесятое, сотое по счету, не важно. Пальцы уже не слушались, топор валился из рук, выгоревшая дырявая рубашка намокла так, что ее впору выжимать, но он продолжал исступленно рубить.

Хрясь!

В доме что‑то происходило. Что‑то не совсем хорошее, он понимал это. Собственно, он знал, что ЧТО‑ТО должно произойти с того момента, как только Инга привела этих молокососов. Он хотел броситься в дом, что‑то прочно держало его здесь, в этом тесном сарае, заставляя до изнеможения рубить эти проклятые дрова.

Тихая, ослепляющая ярость медленно поднималась наверх, словно кипящее варево, требуя выхода. Топор мелькал в руках, глаза неотрывно глядели на Нее. Может, еще не все потеряно? Ведь не может быть, чтобы Ее ничего не брало?!

«Может», – прошептал внутренний голос, но он отмахнулся от него, как от зудевшего над ухом комара. Огромным усилием воли он заставил себя шагнуть в сторону. Туда, к мерцающим во мраке глазам‑льдинкам. Еще один шаг. Глаза из темноты ухмылялись, предрекая несчастье. Где‑то глухо звякнуло, что‑то вроде колокольчика.

«Остановись!» – завопил голос в голове, и он заскрежетал зубами – боль в висках была невыносимой. Не обращай внимания, это все ерунда. Как те щепки, которые устилали пол сарая, жалкие и бесполезные. Еще один шаг. Пальцы с такой силой сжали топорище, что стали белыми.

Он занес топор, молясь про себя. Один удар – и все кончено.

Лезвие рассекло спертый воздух, описало кривую дугу, благополучно миновав прислоненный к стене сарая предмет, после чего с хрустом вгрызлось в его левую ступню. Он не кричал. Боли, в общем‑то, и не было. А должна быть, ведь он только что топором отсек себе два пальца. Пузырясь, из раны стала выплескиваться кровь, впитываясь в земляной пол.

– Ты довольна? – прошептал сухими губами он. Дыхание с хрипом вырывалось из легких, округлившиеся глаза неотрывно смотрели на отрубленный кусок ступни с двумя пальцами. После ампутации они шевельнулись, словно сожалея, что их разъединяют с телом, пусть не таким новым и сильным, каким хотелось бы, но они принадлежали этому телу, они были его неотъемлемой частью.

– Ну? – прошептал он, подняв глаза. Тихо. Глаза‑льдинки потухли, и сейчас он видел только очертания предмета. Будто там ничего и не было, просто какой‑то полусгнивший чурбак, от которого исходил тихий тоскливый звон.

– Убей меня, – произнес мужчина с нарастающей ненавистью. – Что же ты медлишь, тварь?!

Наконец пришла боль в ноге, но ослепленный яростью мужчина не обратил на нее внимания.

– Если с Ингой… с Ингой что‑то случится, – хрипло сказал он, поднимая топор. С лезвия сорвалась капля крови, оставив на срезе разрубленного полена красную кляксу.

«Уже, старый идиот. Уже случилось, – прошелестел внутренний голос. – Или ты думал, что она с этой четверкой в крестики‑нолики играет?»

В сознание прокралась мысль, что медлить нельзя, тем более Она больше не держала его. Мужчина дико закричал и, прихрамывая, заковылял из сарая, оставляя за собой ярко‑красные следы.

* * *

Через пятнадцать минут все было кончено. В сыром, темном сарае догорала свеча. Однако когда она окончательно потухла, в темноте холодно замерцали глаза‑льдинки. Она все еще была прислонена к стене, но это до поры до времени. Сейчас Она сыта, и пришло время вздремнуть.

Часть 2

…Нам нечего бояться, кроме самого страха.

Ф. Рузвельт

Санкт‑Петербург, двенадцатьлет спустя

Несмотря на усталость, Ирина пересилила желание залезть в горячую ванну и принялась разбирать чемоданы. Поездка в Италию была прекрасной, но дома, как она лишний раз убедилась, было лучше. Их дети Олеся с Андреем с восторгом носились по комнатам как угорелые, горланя песенку «Чипа и Дейла», Вадим, как только переступил через порог, сломя голову ринулся к запылившемуся компьютеру, и она поняла, что осталась одна с этими огромными баулами. Она расстегнула «молнию» на самом громадном чемодане и со вздохом начала выгружать вещи. Белье и полотенца она складывала в пластиковый тазик, чтобы потом постирать, косметику и ванные причиндалы Вадима она выложила отдельно. Так, теперь пакеты с игрушками детей.

На пол посыпались солдатики, несколько ярко раскрашенных машинок, набор фломастеров. Из второго пакета она достала игрушки Олеси: несколько кукол, набор мозаики и пенал с цветными карандашами. Одна кукла привлекла внимание женщины, и она взяла ее в руки, озабоченно вертя в руках. Кукла была нелепой, с глупыми выцветшими глазами и грязноватыми волосами, простенькое платьице было словно изжеванным и в каких‑то желтых пятнах. Ирина не могла припомнить, чтобы она или Вадим покупали дочери подобную дешевку. Да и никто другой ей не мог подарить такую ужасную неряху, их гости в основном люди состоятельные.