От привычных в последнее время мыслей Вязалова отвлек телефонный звонок. Это был давний знакомый, секретарь обкома по идеологии Кравчук. Звонки оттуда теперь тоже стали странными. Обкомовские жаловались прокурорским на какие-то выпады в газетах и на митингах в их адрес, просили принять меры… Какие? Когда ситуация такая, то что ни предприми, все будет не так, невпопад и только на руку критиканам и смутьянам.
Начал Кравчук уже привычно:
– Ты газеты сегодня читал?
«Так и есть, сейчас опять жаловаться начнет, – подумал Вязалов, – на какого-нибудь борца за гласность – мол, опять про нас что-то неправильное сказал и куда смотрит прокуратура». Но воспитанная годами службы привычка к субординации заставила ответить надлежащим образом.
– Смотрел.
– Значит, про этого художника, что у нас в колонии сидит и выходить по досрочному освобождению отказывается, знаешь?
– Знаю.
– Надо что-то делать… Мне уже из Москвы звонили по этому поводу. Ему, художнику этому, премий за границей надавали, а он у нас сидит. Сам понимаешь, как это все преподносится – узник совести, преследование за убеждения… Шум раздули на весь мир. Ходатайства международных фондов об освобождении поступили, каких-то ассоциаций художников-эмигрантов… А у нас сам знаешь, как теперь – раз за границей признали, значит трогать не моги… Москва требует вопрос закрыть. Боятся, что нашему Генсеку во время визита за «бугор» вопросы будут задавать неприятные на сей счет….
– Ну а я-то при чем? – достаточно дерзко и как-то мрачно спросил Вязалов, нутром чувствуя, что его подставляют.
Кравчук насупился и, нехорошо помолчав, с издевкой напомнил:
– А при том… Кто этого художника сажал?… А-а? Помнишь, когда вышло постановление ЦК об усилении борьбы с частным предпринимательством и нетрудовыми доходами?
Прокурор, конечно, все помнил. Этот самый художник, Литягин его фамилия, попал тогда в поле зрения прокуратуры в самый разгар компании по борьбе с нетрудовыми доходами. А в России, как известно, лучше попасть под поезд, чем под компанию. Поэтому, чего там лукавить – для отчета мели тогда всех подряд. И того же Кравчука информировали о проделанной работе. А тот все нагнетал. Но ведь формально-то этого художника посадили правильно, согласно действующему в то время законодательству. Кто ж знал, что через несколько лет частных предпринимателей объявят двигателями реформ, на которых вся надежда. И еще подумал Вязалов, что если дела вдруг станут совсем плохими, тот же Кравчук сдаст его вместе с потрохами. Представит все так, будто прокуратура сама проявила тогда кровожадность и партия здесь ни при чем.
– Так что давай решай свой вопрос, – закончил разговор Кравчук и положил трубку.
В машине прокурор хмуро молчал. С шофером не разговаривал. Водитель был новый, молодой, и чутьем старого следователя Вязалов сразу угадал в нем заядлого перестройщика-демократа. А с ними лучше в разговоры не вступать – такого наслушаешься…
Тем временем шофер, не спрашивая Вязалова, включил радио. Вот еще одна примета времени. Совсем недавно ни один водитель себе такого позволить не мог – обязательно спросил бы разрешения… По радио осуждали очередных ретроградов, говорили, что активнее следует обществу бороться с привилегиями, утверждали, что в стране слишком много персонального транспорта, обслуживающего начальство. Поэтому надо, во-первых, чтобы начальство за свои деньги покупало автомобили и бензин и само на них ездило. Вот это и называется демократией. А во-вторых, это же сколько освободится персональных «извозчиков», сильных рабочих рук, которые просто горы своротят и создадут в стране полное изобилие.
Водитель слушал, довольно хмыкая, и ядовито улыбаясь, бросал на Вязалова косые взгляды. А тот вдруг поймал себя на мысли, что ему этого молодого дурачка даже жалко. Где-нибудь, в какой-то там благополучной и законопослушной Швейцарии оно, наверное, так и будет. Но не у нас! Разве представляет себе этот парень, что его ждет? Ну отнимут у него, у прокурора, персональную машину, и что? При новом строе у нас в стране на ней все равно кто-то будет ездить! У нас страна такая. Ну, другой государственный чиновник… Или какой-нибудь демократ из новых хозяев жизни, которые уже начали прибирать к рукам народное добро. Думаешь, хозяин нефтебазы будет сам баранку крутить и тебя, товарищ водитель, на «Вы» величать? Вот уж нет! Пошлет так по периметру, что забудешь, как мать родную зовут. И пойдешь куда глаза глядят. Ведь на то она и демократия, что посылают тебя далеко, а идешь куда хочешь. Впрочем, как знать, ведь вполне может быть, что именно таким способом мы и учимся этой демократии…
Вот так, рассуждая, прокурор довольно быстро доехал до колонии. Выслушав доклад начальника исправительно-трудового учреждения, Вязалов приказал привести осужденного Литягина и оставить их вдвоем. Начальник, уходя, попытался еще раз оправдаться. Раньше такую ситуацию и представить было нельзя, а теперь черт знает что творится. Шум поднимать и привлекать к себе внимание никому не хочется. Вытолкаешь за ворота, так завтра начнут полоскать в газетах и вспоминать все грехи… Может, он сознательно провокацию устраивает, чтобы привлечь внимание? Вязалов устало махнул рукой – все и так понятно, веди.
Литягин за прошедшие годы изменился не сильно. Разве что похудел и посмуглел еще больше. А так как был жилистым, кучерявым, цыганистого типа мужичком, так и остался. И привычка та же – смотрит куда-то в сторону, изредка бросая на собеседника цепкий, оценивающий взгляд.
– Здравствуйте, гражданин Литягин, – уважительно, но в то же время официально, поздоровался Вязалов.
– Здравствуйте, гражданин прокурор, – спокойно ответил тот.
Вязалов какое-то время помолчал, пытаясь угадать, как себя поведет Литягин, в каком он психологическом состоянии – настроен агрессивно, будет права качать или можно говорить спокойно. Но по художнику понять что-то было трудно. И прокурор неожиданно разозлился на самого себя. Чего ты тут перед ним елозишь? Не хочет выходить – пусть сидит. И пропади все пропадом. Что ему перед этим Литягиным теперь чечетку покаянную бить? Не он, Вязалов, так другой бы прокурор оформил ему срок. Время было такое. Вот пусть на время и жалуется.
– Что-то я вас не пойму, гражданин Литягин, вас досрочно освободили, а вы выходить не хотите, – сухо сказал он. – Неужели так на зоне понравилось? Не верю. Тогда чего вы добиваетесь?
Художник пожал плечами.
– А у вас время есть, гражданин начальник?
– В смысле?
– Ну, вы меня выслушать можете? Я готов объяснить все, но в двух словах не получится. Тут разговор обстоятельный нужен.
– Время у меня есть. Я готов вас выслушать.
Литягин положил нога на ногу, обхватил ладонями колено и начал неторопливо рассказывать:
– Вы вот правильно говорите, что на зоне человеку нравиться нечему. Потому что зона – это обвал на тебя дерьма. Оно льется на тебя беспрерывно, окружает со всех сторон, душит, давит… Я когда сюда попал, то, честно говоря, подумал, что долго не протяну и очень быстро здесь сдохну. Не представляете, как мне стало страшно от всего… И главное – вонь. Вонь вообще, и человеческая вонь особенно. Понимаете, глаза можно закрыть, уши заткнуть, а от вони не спрячешься, даже если дышать ртом…
Комментариев нет