Никита начал исподволь внедрять в умы свое новое прозвище – Эсторский. Выводил его на тетрадях. Подписал обложку дневника: Никита Эсторский! Но тут случилось непредвиденное.
В конце сентября он вычитал, что Мусины‑Пушкины – старинный дворянский род. Чего‑то в этом роде Никита и ожидал. В нем, несомненно, текла кровь аристократов. Отец посмеялся над его изысканиями, сообщив, что Мусины последние сто лет крестьянствовали в Беловодье, но папаша был дурак.
Однако шуточки отца испортили Никите настроение.
Второклассник Богусевич попался под горячую руку. Не то чтобы Никита собирался его мучить, просто хотелось отвести душу, а толстяк подходил для этого, как яблоко для шарлотки: девчоночий румянец, пухлые щеки и заискивающий взгляд.
– Богусевич, ты голубой? – поинтересовался Мусин.
Жирдяй затрепетал и попытался сбежать, но Никита уцепил его за воротник.
– Мы здесь педиков не любим! – наставительно сказал он.
Тревожные шепотки, смолкшее щебетание третьеклассников: бандерлогам явился Каа.
– Оставь его, чего пристал, – промямлил кто‑то из детей.
Никита встряхнул толстяка. Богусевич всхлипнул и собирался некрасиво разреветься.
– Богусевич‑извращенец, – не без труда срифмовал Никита.
– Мусин‑гнусин, – раздался звонкий голос.
От надругательства над своей аристократической фамилией Никита так опешил, что у него отвисла челюсть.
Дети засмеялись.
– Мусин‑вонюсин, – отчеканила девчонка.
Школьники расступились, и Никита оказался лицом к лицу с Мартой Бялик.
– Глистами обожрусин! – Бялик скорчила физиономию, будто ее тошнит.
Никита молчал. Он совершенно растерялся.
– Что, зассусин? – сочувственно спросила девчонка.
Смешки перешли в хохот. Испуг детей таял, как грязный снег под лучами солнца.
Богусевич с неожиданной силой дернулся, едва не вывихнув Мусину палец:
– Не трожь!
Это было последней каплей. Никита пошел на девчонку, сжав кулаки, но, вопреки его ожиданиям, та не двинулась с места. Руки сложены на груди, на лице неописуемое презрение. Он осознал, что эта шелупонь готова драться с ним всерьез, если он не остановится.
И Мусин остановился.
– Да пошла ты, – без выражения сказал он. – Еще с девкой связываться.
Этот случай имел два последствия. Во‑первых, малышня перестала бояться Никиту. Его по‑прежнему сторонились, но он читал на лицах не страх, а нечто вроде гадливости.
«Во‑вторых» было хуже. Сначала к нему пристала кличка «Мусин‑гнусин». Затем его прекрасная аристократическая фамилия отпала, а из скорлупы гнусина вылупилась противная тварь: чья‑то мстительная рука зачеркнула на дневнике великолепного «Эсторского» и вывела сверху: «Никита Гнус».
2
В одиннадцать утра Никита шел по улице Гагарина, неся портфель с нотами. Мать настояла, чтобы даже летом сын занимался с восторженной старой девой, чьи ученики годами мучили рояль – прекрасный, между прочим, Циммерман, не заслуживший всех этих во‑поле‑березок и рвущих душу сурков‑компаньонов.
Портфель был взят для отвода глаз. Учительнице Мусин что‑то небрежно соврал, зная, что проверять она не станет.
Он потоптался в универмаге, проплыл за пыльным стеклом аптечной витрины. Его видели на почте, на автобусной станции. Сторонний наблюдатель решил бы, что Никита болтается без дела, однако в действительности Мусин трудился не покладая рук, напоминая о себе на каждом углу.
Вот уже три недели город был охвачен лихорадкой. Просачивались во все щели, как сквозняки, удивительные новости: Никита Мусин был избран! Старуха Макеева назначила его своим проводником в мир живых.
Предсказав аварию с автобусом, Макеева замолчала на четыре дня. На пятый явилась снова. «Береги матерей, а пуще того – невинных чад, – велела покойница. – Раны их глубоки».
Кое‑кто из старшего поколения встрепенулся, однако предупреждение было слишком туманно. Да и как беречь матерей? Им и так материнский капитал положен.
Ночью с территории хлебозавода сбежали три дворняги. Двое разбрелись по соседним дворам, чтобы переругиваться с местными лохматыми сторожами, а третья добралась до спортивной площадки при школе.
«Мама, смотри! Там собачка в кустах!»
Ребенок и женщина оказались в больнице с укусами.
«Покойница вещает через мальчика!» – разнеслось по городу.
Наконец‑то Мусина заметили! В «Речных зорях» вышла статья о необъяснимом явлении. Никита, словно терминатор Т‑1000, начал принимать форму, которая соответствовала подсознательным ожиданиям зрителей. Он выпросил у отца льняную рубашку и подпоясался тонким ремешком. Рубаха была ему велика, субтильный Никита казался в ней совсем хрупким. Он зачесал вперед русую челку, посмотрел в зеркало и рассмеялся: отрок Варфоломей!
В его умненькой голове все давно вызрело, обрело цвет и форму. Пусть умозрительно, но он смоделировал чудо – личное, строго индивидуального пользования. Оставалось воплотить его в жизнь.
С дворнягами ему исключительно, невообразимо повезло. Никита не имел к их побегу никакого отношения. Доподлинно установили, что собаки сделали подкоп под забором. Фантазия самого Мусина застопорилась на идее подпилить опору качелей, но он не успел. Вне всякого сомнения, его ждало бы разоблачение. Никита запоздало представил себя возле позорного столба и содрогнулся.
Следующее послание он продумал намного тщательнее: исписал три страницы, прежде чем выбрал конечный вариант. «Явится демон огненный и пожрет Беловодье, а из пепла выстроит башню до небес».
Отлично! На это они клюнут.
Никита увлеченно решал техническую задачу: как устроить дистанционный поджог, чтобы ни одна деталь не указывала на умысел. Испорченная проводка? Или свеча с горючей смесью, запаянной в восковой капсуле? Фитиль дотлевает, разлетаются огненные брызги…
Если бы кто‑то сказал Никите Мусину, что то, что он собирается сделать, не совсем нормально, Никита посмотрел бы на него как на дурака. Да ведь он единственный вменяемый человек в Беловодье! Мать – клуша: одна мысль в голове и вторая за пазухой на тот случай, если забудет первую. Отец поумнее, но тоже ничего не смыслит. Они словно глупые дети, бесконечно крутящиеся на карусели. Но их сын не таков! Немного наблюдательности, щепотка расчета, капля удачливости – и его лошадь выломает металлический штырь, спрыгнет с платформы и помчит его по прямой дороге к успеху.
Никита шел по городу, улыбаясь своим мыслям. Вот‑вот исполнится третье предсказание, и засияет Никита Мусин в лучистом ореоле славы – спаситель Беловодья!
– Смотрите, Мусин!
– Никита, идите скорее к нам!
Три женщины расплылись в улыбках, заметив мальчика.
– Рассказывайте! Она являлась вам снова?
Никита с таинственным видом прижал палец к губам и подался вперед. Три головы с химической завивкой склонились к нему.
– Думаю, Антонина Петровна скоро вернется. У меня… – он выдержал драматическую паузу, – предчувствие. Что‑то страшное грядет…
Все ахнули.
Через дорогу к ним направилась Анна Козарь, вместе с письмами разносившая молву. Как ни странно, сплетницей она не была; Козарь не выдавала новости, не просеяв их сперва через сито своей недоверчивости. В Беловодье ее уважали и побаивались.
– У Никиты предчувствие! – взвизгнула одна из его поклонниц. – Нюточка, ты слышала?
– Духовидец! Среди нас!
Скрипучий хохот заставил их осечься; так могла бы смеяться щука, сожравшая Емелю.
Желтые зубы неисправимой курильщицы. Длинное смуглое лицо, похожее на сушеный финик. Набрякшие веки сползают на глаза, точно шляпки старых подберезовиков.
Комментариев нет