Крестный отец

Хейген закурил; у него тряслись руки. Кто‑то принес бутылку водки, плеснул в кофейную чашку, подал ему. Хейген жадно глотнул жгучую влагу. Дрожь унялась, прошла слабость в ногах.

– Твоего босса нет в живых, – сказал Солоццо. И осекся – у Хейгена из глаз брызнули слезы. Солоццо продолжал: – Его уложили на улице, прямо возле конторы. Я взял тебя сразу, как только мне дали знать об этом. Ты мне поможешь наладить мирные отношения с Санни.

Хейген молчал. Он сам изумился глубине своего горя. К отчаянию примешивался страх смерти. Солоццо вновь заговорил:

– Санни принял бы тогда мое предложение. Верно? Ты сам знаешь, это дело стоящее. За наркотиками будущее. Сулят такие деньги, что каждый года за два имеет шанс разбогатеть. Ваш дон отстал от жизни, время его прошло, а он того и не заметил. Что горевать – он мертв, его не вернешь. Я готов снова пойти на переговоры, а ты убедишь Санни ответить мне согласием.

Хейген сказал:

– Это пустой номер. Санни будет вам мстить до последнего вздоха…

Солоццо перебил его:

– Это сгоряча, на первых порах. Ты его должен образумить. Меня поддерживают Татталья и те, кто с ними. Другие семейства Нью‑Йорка пойдут на все, чтобы избежать открытой войны между нами, – пострадает их дело, а значит, и они сами. Если мы с Санни договоримся, ни один семейный синдикат в Америке не станет вмешиваться – даже самые закадычные друзья дона.

Хейген молча рассматривал свои ногти. Солоццо настойчиво продолжал:

– Дон потерял былую хватку. В прежние дни мне бы его не застигнуть врасплох. Другие семейства не доверяли ему, потому что он назначил своим consigliori тебя, а ведь ты не сицилиец, даже не итальянец. Если дойдет до большой войны, то семейству Корлеоне конец, и проиграет каждый – я в том числе. Для меня связи семьи Корлеоне в мире политики важнее всяких денег. Поговори с Санни, поговори с caporegimes, и ты поможешь предотвратить кровопролитие.

Хейген подставил свою чашку, ему налили еще.

– Попробую, – сказал он. – Но только Санни с трудом поддается убеждению. А Люку Брази не остановит даже Санни. Вам следует остерегаться Люки. Да и мне тоже, если я стану вашим ходатаем, следует его остерегаться.

Солоццо сказал спокойно:

– Люку я беру на себя. Ты на себя бери Санни и двух других сынков дона. Слушай, скажи им, что сегодня и Фредди мог схлопотать наравне со своим папашей, но моим людям было строго‑настрого заказано его мочить. Зачем зря обострять отношения? Скажи им – это мне Фредди обязан тем, что жив остался.

К Хейгену вернулась способность думать. Только сейчас он действительно поверил, что Солоццо не собирается убивать его или держать заложником. Страх схлынул, сменясь безмерным облегчением, и Хейген покраснел от стыда. Солоццо наблюдал за ним с легкой понимающей усмешкой. Хейген напряженно соображал, как быть. Если он откажется выступить в роли адвоката Солоццо, его могут прикончить. Но зачем отказываться? Солоццо ждет, что он лишь изложит его предложение, и изложит должным образом, а это и так входит в обязанности всякого порядочного consigliori. К тому же если трезво все взвесить, то Солоццо не так уж и не прав. Кровавой бойни между Татталья и Корлеоне следует избежать любой ценой. Пусть семейство Корлеоне проводит в последний путь усопшего – и забудет, и пойдет на соглашение. А настанет время, после когда‑нибудь, можно будет и сквитаться с Солоццо.

Хейген поднял глаза – Солоццо, похоже, читал его мысли. Турок улыбался. И вдруг Хейгена словно током ударило: что с Люкой Брази, почему это Солоццо сидит и ухмыляется? Или Люка пошел на сговор с ним? Хейген вспомнил – в тот день, когда дон Корлеоне отказал Солоццо, Люку Брази вызвали вечером к дону в кабинет, и кто знает, о чем они там совещались с глазу на глаз. Но сейчас ему было не до того. Только бы выбраться отсюда в надежное укрытие, в Лонг‑Бич, цитадель семейства Корлеоне.

– Я сделаю, что могу, – сказал он Солоццо. – Думаю, в ваших словах есть резон – сам дон Корлеоне благословил бы нас на это при подобных обстоятельствах.

Солоццо серьезно покивал.

– Вот и отлично, – заключил он. – Не люблю кровопролития. Я деловой человек, а за кровь приходится чересчур дорого платить.

Зазвонил телефон, и один из тех, кто сидел за спиной у Хейгена, снял трубку, послушал, отозвался коротко:

– Ладно, передам.

Он подошел к Солоццо и что‑то шепнул ему на ухо. Турок побелел, глаза его сверкнули яростью. По спине Хейгена пробежал холодок страха. Солоццо глядел на него, как бы размышляя, и Хейген понял вдруг, что его не отпустят. Что‑то случилось, и он опять в двух шагах от смерти.

Солоццо сказал:

– Старик еще жив. Пять пуль всадили в его сицилийскую шкуру, а он все живой.

Он пожал плечами, как бы покоряясь судьбе.

– Не повезло, – сказал он Хейгену. – Мне, тебе. Не повезло.

Глава 4

Подъезжая к отцовскому дому в Лонг‑Бич, Майкл Корлеоне увидел, что поперек узкого въезда в парк протянута тяжелая цепь. Все восемь прожекторов ярко освещали полукруглое пространство, вдоль изогнутой обочины выстроились не меньше десятка машин.

Присев на цепь, переговаривались двое. Он их не знал.

– Кто такой? – спросил один, с бруклинским выговором.

Майкл назвался. Из ближнего дома вышел человек, вгляделся в него.

– Сын дона, – сказал он. – Я его проведу.

Майкл пошел за ним следом; у дверей отцовского дома стояли еще двое, Майкла с его провожатым пропустили.

Дом был битком набит народом – он никого не знал. В гостиной увидел Терезу, жену Тома Хейгена; она сидела на диване, прямая, неподвижная, и курила. На кофейном столике перед ней стоял стакан виски. На другом конце дивана развалился тучный Клеменца. Лицо caporegime ничего не выражало, но по лбу у него струился пот, изжеванная сигара, зажатая в пальцах, почернела от слюны.

Клеменца поднялся навстречу Майклу – сочувственно тряс ему руку, бормоча:

– Твоя мать в больнице у отца – ничего, все обойдется.

Поли Гатто тоже подошел поздороваться. Майкл взглянул на него с новым интересом. Он знал, что Поли – телохранитель отца, но никто еще не говорил ему, что Поли сегодня не вышел на работу, сказавшись больным. Ему бросилось в глаза напряженное выражение смуглого худого лица. Он слыхал, что Гатто быстро продвигается наверх, подает надежды, что он парень не промах, умеет работать чисто и понимать с полуслова. Сегодня он сплоховал… Майкл заметил, что по углам толпятся еще какие‑то люди, но лиц их не узнавал. Это не были подчиненные Клеменцы. Он сопоставил одно с другим и понял: Клеменца и Гатто были на подозрении. Думая, что Поли присутствовал при покушении, Майкл снова окинул взглядом его мелкие, как у хорька, черты.