Крестный отец

Вольц черкал по бумаге красной ручкой, вделанной в большое гусиное перо. Услышав про деньги, он оторвался от бумаги и проявил первые признаки интереса.

– По смете эта картина обойдется в пять миллионов, – высокомерно сказал он.

Хейген присвистнул, показывая, что цифра произвела на него впечатление. Потом сказал, очень небрежно:

– У моего босса много друзей, готовых поддержать его в любом начинании.

Только теперь, кажется, Вольц стал принимать его всерьез. Он пробежал глазами визитную карточку Хейгена.

– Что‑то я не слыхал о вас, – сказал он. – Большинство крупных адвокатов в Нью‑Йорке мне знакомы – вы‑то откуда взялись?

– Я представляю одну солидную фирму, – сухо сказал Хейген. – Веду лишь ее дела, никаких прочих. – Он встал. – Ну, не буду больше отнимать у вас время.

Он протянул руку, Вольц пожал ее. Хейген сделал несколько шагов к двери и оглянулся.

– Я полагаю, вам часто приходится иметь дело с незначительными людьми, которые норовят выдать себя за важную персону. В моем случае дело обстоит как раз наоборот. Отчего бы вам не справиться обо мне подробнее у нашего общего знакомого? Если у вас появятся новые соображения, позвоните мне в гостиницу. – Он помолчал. – Возможно, вам это покажется невероятным, но моему клиенту доступно такое, перед чем может спасовать даже мистер Гувер. – Он увидел, как сощурились глаза продюсера. До Вольца наконец‑то дошло. – Между прочим, я горячий поклонник ваших картин, – прибавил Хейген самым умильным тоном. – Надеюсь, ничто не помешает вам и дальше творить благое дело. Родина скажет вам спасибо.

Ближе к вечеру Хейгену позвонила секретарша продюсера и сказала, что примерно через час за ним заедет машина и отвезет его к Вольцу за город, обедать. Ехать часа три, но в машине есть холодильник с напитками и легкой закуской. Хейген знал, что Вольц летает домой на собственном самолете. Отчего же его не приглашают лететь? Любезный голосок секретарши продолжал:

– Мистер Вольц предлагает, чтобы вы захватили с собою вещи, и утром вас доставят в аэропорт.

– Хорошо, – сказал Хейген.

Тоже странно. Откуда Вольцу известно, что утром ему лететь назад в Нью‑Йорк? Он на мгновение задумался. Скорее всего, Вольц приставил к нему частных сыщиков с заданием собрать о нем как можно больше информации. Но тогда Вольц должен знать, что Хейген действует от лица дона, а следовательно, иметь о доне некоторое представление и теперь будет настроен подойти к делу серьезно. Глядишь, еще что‑нибудь и выгорит, подумал Хейген. Может статься, у Вольца голова работает лучше, чем ему показалось сегодня утром.

Поместье Джека Вольца напоминало прекрасные, как в сказке, декорации роскошного кинобоевика. Дом – словно дворец рабовладельца‑плантатора, огромный парк, за ним – дорожка для верховой езды, проложенная по жирному чернозему, конюшня, выгон, рассчитанный на целый табун лошадей. Живые изгороди, клумбы, газоны были подстрижены и ухожены, как шевелюра модной кинозвезды.

Вольц встретил Хейгена на застекленной веранде с кондиционером. Продюсер был одет по‑домашнему, в синюю шелковую рубашку с отложным воротничком, горчичного цвета брюки, кожаные мягкие сандалии. Сочные цвета и богатая ткань резко оттеняли дубленое грубое лицо. Он взял с подноса два высоких стакана мартини, один подал Хейгену. Держался Вольц заметно приветливей, чем утром. Он обнял Хейгена за плечи.

– До обеда есть еще немного времени, – сказал он. – Пойдемте поглядим на моих лошадок.

По пути к конюшне он сказал:

– Я наводил о вас справки, Том, – зря вы сразу не сказали, что ваш хозяин Корлеоне. Я думал – так, пройдоха средней руки, нанятый Джонни, прискакал взять меня нахрапом. А меня нахрапом не возьмешь. И не потому, что я стремлюсь наживать себе врагов, – это не в моих правилах. А впрочем, не будем сейчас портить себе удовольствие. О делах можно потолковать после обеда.

Как ни странно, Вольц оказался радушным хозяином. Он подробно рассказывал о нововведениях, с помощью которых рассчитывал затмить все конные заводы Америки. Конюшня была целиком построена из огнеупорных материалов, содержалась в идеальной чистоте и под охраной специальной группы частных детективов. Напоследок Вольц подвел его к стойлу, на котором красовалась тяжелая бронзовая доска с надписью: «Хартум».

Даже Хейген своим неискушенным глазом без труда определил, что жеребец, занимающий стойло, великолепен. Вороной масти, весь черный как смоль, лишь на широком лбу – белая звездочка. Карие длинные глаза Хартума мерцали, точно золотистые яблоки, смоляной тугой круп лоснился, как атлас. Вольц с мальчишеской гордостью сказал:

– Лучший скакун в мире. Куплен в Англии в прошлом году за шестьсот кусков. Ручаюсь, что даже русские цари столько не отдавали за одного коня. Но на скачки я его не пущу, он у меня останется на племя. Буду выводить таких рысаков, каких еще не видывали в Америке. – Он потрепал коня по холке, тихонько приговаривая: «Хартумчик, Хартум».

В его голосе слышалась неподдельная нежность, и жеребец, кажется, почуял ее тоже. Вольц сказал:

– Знаете, я ведь отлично езжу верхом, а первый раз сел в седло, когда мне было пятьдесят. – Он рассмеялся. – Возможно, с моей бабкой в России побаловался какой‑нибудь казак и во мне есть казацкая кровь. – Он пощекотал Хартуму брюхо и прибавил завистливо и восхищенно: – Вы взгляните, каким его оснащением природа наградила. Мне бы такое хозяйство…

Они вернулись в дом. За столом прислуживали три лакея под присмотром дворецкого, скатерть была расшита золотом, подавали на серебре, – но сам обед показался Хейгену средним. Вольц, очевидно, жил один и к еде относился равнодушно. Хейген ждал и не заговаривал о деле и, лишь когда они с Вольцем закурили толстые гаванские сигары, спросил:

– Так как же, даете вы Джонни роль?

– Не могу, – сказал Вольц. – Даже при всем желании было бы невозможно занять Джонни в этой картине. Договора со всеми участниками подписаны, и с той недели начинаются съемки. Что‑то сейчас перекраивать уже не в моей власти.

Хейген нетерпеливо сказал:

– Мистер Вольц, когда имеешь дело с человеком, который не обязан никому подчиняться, есть одно большое преимущество – с такого рода соображениями можно не считаться. В вашей власти сделать все, что вы пожелаете. – Он попыхтел сигарой. – Вы не верите, что моему клиенту по силам выполнить свои обещания?

Вольц сухо сказал:

– Я допускаю, что меня ждут неприятности с профсоюзом. Гофф мне насчет этого звонил – да как разговаривал, мерзавец, никогда не подумаешь, что ежегодно огребает у меня сотню тысяч в запечатанном конверте. Допускаю также, что вам удалось бы отвадить от героина моего актера, этого педрилу на ролях настоящего мужчины. Но все это меня мало волнует, а финансировать свои картины я могу сам. Дело в том, что я ненавижу этого поганца Фонтейна. Передайте вашему хозяину – это единственная любезность, в которой я ему вынужден отказать, другую сделаю с удовольствием. Любую другую – пусть только скажет.