– Позвать душу сможешь? – спросил Бермонт выжидательно.
– Э‑хе‑хе, – застонал шаман. – Лучше тебя никто не позовет, медвежий сын. Но обряд проведу, не сомневайся. Только надо, чтобы было куда душе возвращаться. В хилом теле не задержится. Приходи, когда здорова телом будет.
Он снова завздыхал, открыл рот, будто собираясь что‑то сказать, закрыл его. И все‑таки произнес:
– Иди, медвежий сын. И не печалься. Замыслы богов трудно понять из‑за краткости нашей жизни. Но так я думаю: все это нужно было, чтобы твою силу увеличить. Теплынь‑то какая, – он махнул рукой, сощурился, и Демьян невольно усмехнулся – морозец хорошо щипал кожу, но для этого времени и правда было тепло. – А может, еще для чего пригодится, мой король? Да и чем сложнее цель, тем больше вира. Твою виру заплатила жена. Но сам подумай: не было бы твоей крови в ней – она бы уже умерла. Не всегда плохое плохо. Бывает, плохое оборачивается хорошим.
Луна стояла высоко в небе, освещая засыпающий Ренсинфорс голубым сиянием, когда Бермонт вернулся в замок. И прямо из ангара пошел к своей Полине. Она опять дремала, беспокойно подергивая лапами, и замерла, только когда Демьян обернулся и лег рядом.
На следующий день он опять приказал подготовить листолет. Но полетел теперь на запад – туда, где среди густого и глухого леса, во впадине между двумя сопками находилось огромное, никогда не замерзающее озеро.
Посередине этого озера стоял остров, ставший местом последнего пристанища первого Бермонта, воплощенного Зеленого, Михаила. Никто не знал об этом, кроме членов королевской семьи. Местные к озеру не подходили – вокруг случались вещи ужасные и таинственные, и поэтому его огибали стороной. Не работали рядом магические механизмы, не было проложено к нему дорог. И король Демьян, оставив сопровождающих далеко на дороге, куда приземлился листолет, оборотился в медведя и потрусил по глубокому снегу к озеру, широко раскинувшему холодные и вязкие языки тумана. С каждым шагом туман становился плотнее, и скоро медведь уже шел в тихом сверкающем на солнце молоке, густом, таком плотном, что даже хруст снега под лапами казался приглушенным.
Шел он долго: солнце уже прошло треть небосвода, когда под лапами наконец захрустела ледяная крошка, а затем захлюпала вязкая глина, покрытая почерневшей хвоей и острыми шишками. Зашуршала зеленая осока, раздвигаемая тяжелым зверем. Медведь глотнул теплой воды – телу сразу стало радостно и хорошо – и, шагнув в воду, поплыл, быстро перебирая лапами и задрав нос кверху.
Остров он бы не пропустил – даже в тумане тот светился зеленоватым травяным сиянием, ленивыми волнами растекающимся по водной глади. Среди окружающих его снегов на поверхности озера цвели кувшинки, вокруг квакали лягушки. Плескала рыба, и Бермонт не удержался – схватил одну особо наглую, зажал в пасти трепыхающееся скользкое тело и поплыл быстрее: очень хотелось поскорее съесть добычу.
На остров он ступил через полчаса. Отряхнулся от воды, зажал рыбу лапой и в два присеста заглотил ее. Попил и обернулся в человека.
В нескольких метрах от берега травы вымахали по пояс, и дух кругом разливался сочный и летний, хвойный, яблочный. Высокими стражами вставали зеленые ели, окружая остров по периметру, – искололи короля, мягко предупреждая: не ходи, не тревожь праотца. Но Бермонт шел, и взгляд его то и дело выхватывал то крепкий белый грибок, то россыпь красноголовиков в желтой хвое, то яркие пятна лисичек во мху. Шмыгали вокруг зайцы, взволнованно щебетали птицы: «Стой, не ходи», – и в стрекоте любопытных пушистых белок он тоже слышал предупреждение.
Недовольство своего отца Демьян почувствовал задолго до того, как вышел к могиле. Как будто кто‑то крепкой рукой давил на шею, заставлял склонять голову, напрягать мышцы, чтобы двигаться дальше. И остров начало едва заметно потряхивать, и деревья вокруг качались, шелестели тревожно, предостерегающе.
Через несколько минут король вышел на яблоневую поляну. То тут, то там виднелись молодые яблоньки, а посреди стояла мать этого сада – высокая, крепкая, с кроной, которая, казалось, покрывала весь остров. Увидел он тут и лосиху с лосятами, поедающих напа́давшие яблоки, и топочущих под ногами бесстрашных ежей, и спящих, свернувшихся клубочками волков. Здесь все сосуществовали в мире, и никто бы не посмел пролить кровь другого живого существа.
Когда‑то давно, несколько тысяч лет назад, этот остров был голым камнем, монолитом, поднимающимся из холодных вод озера. После смерти Михаила Бермонта прямо из скалы посреди острова выдолбили тяжелый саркофаг и положили туда почившего короля.
А через несколько лет из‑под могилы поднялась яблоня. Необычная, с шестью стволами, оплетшими тяжелую гробницу великого короля и снова соединившимися над ней. Яблоня пошла в рост и вширь, подняла саркофаг на высоту нескольких человеческих ростов, пробила корнями камень, уйдя куда‑то в неведомые глубины, и раскинула свою крону над островом. Саркофаг и сейчас был виден высоко над землей, мерцающий зеленью, как огромный неограненный изумруд в древесной оправе.
До яблони оставалось несколько десятков шагов, когда давление гнева стало невыносимым – и Бермонт рухнул на колени, склонил голову.
– Верни ее мне, – произнес он громко, – отец. Я виноват; накажи, как посчитаешь нужным. Только верни ее.
Остров завибрировал от нутряного земляного рычания – и заревели, расходясь к берегам озера, поднявшиеся высокие волны. Громко хрустнула отломанная яблоневая ветка – и на спину склонившегося короля обрушился тяжелый удар, оставляя красный рубец. Демьян только сжал зубы и склонился еще больше. И лишь вздрагивал, когда на спину опускался очередной удар.
Остановился праотец, только когда ветка разлетелась, не выдержав силы воспитательного рвения.
– Уходи, – раздался тяжелый рык, – и не смей возвращаться. Будет тебе урок.
– Не пойду, – упрямо сказал Демьян. – Верни ее, отец. Год здесь стоять буду, два, пока не смягчишься. Верни.
– Выкину, – сердито рявкнули рядом с ним. Но уже без истовости, с усмешкой. Мохнатая лапа прошлась по спине, снимая боль, залечивая раны. Погладила по голове. – Не за то бил, сын, – сказал уже низким человеческим голосом, – что зол на тебя, а в науку, чтобы думал впредь, за что ответственен. Раз пришел, не спрятался, не испугался, да и вину признал – скажу тебе. Над душами я не властен, однако жди Михайлова дня. Если и вернется она, то только тогда, когда звери и люди ближе всего друг к другу. Больше ничего не открою. Сейчас надо нам беречь силы, сын. И ты не подводи меня впредь.
Бермонт поклонился, так и не обернувшись, – и пространство вокруг поплыло, и он выпал на снег прямо перед ожидающим его листолетом. Оттуда выскочили охранники, глядя, как поднимается с земли нагой король – а сверху на белый покров красно‑желтым сочным дождем сыплются спелые ароматные яблоки.
Комментариев нет