Комната

Интересно, как светится стрелка?

— Мне правда очень жаль, — говорит Ма, — я не подумала, что запах, то есть вытяжка, может…

— Я думаю, ты просто не понимаешь, как тебе здесь хорошо, — говорит Старый Ник. — Ты живешь не в подвале, имеешь естественное освещение, вентиляцию — в некоторых местах сделаны отверстия, могу тебя заверить. Свежие фрукты, туалетные принадлежности. Тебе нужно только щелкнуть пальцами, и все появится. Многие девушки благодарили бы Небо за такие условия, где так безопасно. Особенно с ребенком.

Это он обо мне?

— Не надо беспокоиться о том, что твой ребенок попадет под машину, за рулем которой сидит пьяный водитель, — продолжает он. — Никаких тебе торговцев наркотиками, никаких извращенцев…

Тут Ма перебивает:

— Не надо было мне заводить этот разговор о вытяжке, это было ужасно глупо, у нас все хорошо.

— Ну вот и ладно.

Некоторое время они молчат.

Я считаю зубы, но все время сбиваюсь — у меня получается то девятнадцать, то двадцать, а потом снова девятнадцать. Я кусаю язык до тех пор, пока не становится больно.

— Конечно, все со временем изнашивается. Это в порядке вещей. — Его голос звучит отдаленно, я думаю, что сейчас он стоит рядом с ванной. — Этот шов на скобе надо будет почистить песком и заделать. И вот еще, смотри — из-под пробкового покрытия на полу видна основа.

— Мы обращаемся со всеми вещами очень бережно, — говорит мама очень тихо.

— Недостаточно бережно. Пробка не предназначена для того, чтобы по ней много ходили. Я планировал, что здесь будет жить один человек, ведущий малоподвижный образ жизни.

— Так ты ложишься или нет? — спрашивает мама каким-то странным высоким голосом.

— Дай мне снять ботинки, — раздается рычание, и я слышу, как на пол что-то падает. — Не успел я войти, как ты набросилась на меня со своими просьбами…

Лампа гаснет. Старый Ник начинает скрипеть кроватью, я считаю до девяноста семи, после чего мне кажется, что я пропустил один раз, и перестаю считать.

Я лежу, прислушиваясь, хотя в комнате стоит тишина.

По воскресеньям мы едим бублики, которые надо усиленно жевать, с желе и арахисовым маслом. Вдруг Ма вытаскивает свой бублик изо рта — в нем торчит какой-то острый предмет.

— Наконец-то, — произносит она.

Я вытаскиваю этот предмет — он весь желтый, с темными коричневыми пятнами.

— Это тот зуб, который болел?

Ма кивает. Она пробует языком дырку во рту. Все это очень странно.

— Мы можем засунуть его назад и приклеить клейстером.

Но Ма качает головой и улыбается.

— Я рада, что он выпал, теперь не будет болеть.

Всего минуту назад этот зуб был частью ее, а теперь уже нет. Ну и дела!

— Знаешь, что надо сделать — положи его под подушку, ночью прилетит фея-невидимка и превратит его в деньги!

— Здесь это не получится, — говорит Ма.

— Почему?

— Потому что зубная фея не знает, где находится наша комната. — Ма глядит на стену, словно видит сквозь нее.

Снаружи есть все. Когда я теперь думаю о чем-нибудь, например о лыжах, кострах, островах, лифтах или игрушках, я вспоминаю, что все эти вещи — настоящие, они все существуют снаружи. От этой мысли я устаю. И люди тоже — пожарные, учителя, воры, младенцы, святые, футболисты и все остальные, — они все реально существуют. Но меня там нет, меня и Ма, мы единственные, кого там нет. Может быть, мы уже перестали быть настоящими?

После ужина Ма рассказывает мне о Гансе и Гретель, о том, как пала Берлинская стена, и о Рамплстилтскине. Мне нравится, что королева должна отгадать имя этого маленького человечка, чтобы он не забрал у нее ребенка.

— А все эти истории настоящие?

— Какие именно?

— Ну, о русалке, о Гансе и Гретель и все остальные.

— Ну, — говорит Ма, — в буквальном смысле слова — нет.

— А что такое?..

— Это — сказки, в которых рассказывается не о реальных людях, которые ходят по улицам в наши дни.

— Значит, все это вранье?

— Нет, нет. Сказки — это просто другой вид правды.

Лицо у меня сморщилось от попыток понять, о чем она говорит.

— А Берлинская стена — настоящая?

— Да, такая стена была, но теперь ее нет.

Я так устал, что, наверное, разорвусь на две половинки, как сделал, в конце концов, Рамплстилтскин.

— Ночь, скорее засыпай, клоп, малютку не кусай, — говорит Ма, закрывая дверцу шкафа.

Я думал, что отключусь, но вдруг до меня доносится громкий голос Старого Ника.

— Но витамины… — говорит Ма.

— Это грабеж средь бела дня.

— Ты хочешь, чтобы мы заболели?

— Это же все сплошное надувательство, — говорит Старый Ник. — Однажды я смотрел передачу о витаминах — все они в конце концов оказываются в унитазе.

Кто оказывается в унитазе?

— Я хочу сказать, что если бы мы лучше питались…

— А, вот ты о чем. Все хнычешь и хнычешь…

Я вижу его в дверную щель, он сидит на краю ванны.

В голосе Ма звучит ярость.

— Клянусь, наше содержание обходится тебе дешевле, чем содержание собаки. Нам даже обувь не нужна.

— Ты не имеешь никакого представления о том, как сильно изменилась жизнь. Я имею в виду, ты не знаешь, откуда берутся деньги.

Некоторое время он молчал.

Потом Ма спросила:

— Что ты хочешь этим сказать? Деньги вообще или…

— Шесть месяцев.

Его руки сложены на груди, они огромные.

— Вот уже шесть месяцев, как я сижу без работы, а пришлось ли тебе хоть о чем-нибудь побеспокоиться?

Теперь я вижу и Ма, она подходит к нему.

— Что случилось?

— Можно подумать, это кого-то волнует.

Они смотрят друг на друга.

— Ты залез в долги? — спрашивает она. — Как же ты собираешься…

— Заткнись.

Я так испугался, что он ее снова начнет душить, что невольно издал какой-то звук.

Старый Ник смотрит прямо на меня. Он делает шаг, потом еще один и еще и стучит по щели. Я вижу тень от его руки.

— Эй, ты там. — Это он говорит мне.

В моей груди стучит бам-бам. Я поджимаю ноги и стискиваю зубы. Мне хочется забраться под одеяло, но я не могу. Я не могу сделать ни единого движения.

— Он спит, — говорит Ма.

— Она держит тебя в шкафу не только ночью, но и днем?

Слово тебя означает меня. Я жду, что мама скажет «нет», но она молчит.

— Это же противоестественно.

Я вижу его глаза, они бледные. Видит ли он меня? Превращусь ли я в камень от его взгляда? И что мне делать, если он откроет дверцу? Я думаю, что мог бы…

— Мне кажется, ты поступаешь неправильно, — говорит он Ма, — ты ни разу не позволила мне взглянуть на него, с тех пор как он родился. Он что, урод с двумя головами или чем-нибудь в этом роде?