Он добрался до дальнего конца, негнущимися пальцами раздвинул две картонки, опрокинув одну, и запихнул обезьяну назад в картонку «Ролстон‑Пурина» в самом дальнем углу. А она уютно прислонилась к картону, будто наконец добралась домой. Тарелки держала наготове и ухмылялась своей обезьяньей ухмылкой, будто все равно в дураках остался Хэл. А он начал пробираться назад, потея, то совсем горячий, то ледяной – огонь и лед, и ждал, чтобы забряцали тарелки, а когда они забряцают, обезьяна выпрыгнет из картонки и побежит за ним, точно жук: механизм жужжит, тарелки грохочут и…
…и ничего этого не случилось. Он повернул выключатель, захлопнул дверцу кроличьей норы и прислонился к ней, тяжело дыша. В конце концов ему немного полегчало. Он спустился по лестнице на подгибающихся ногах, достал пустой пакет и начал аккуратно подбирать острые осколки, зазубренные осколки молочной бутылки, все время думая, что вот сейчас он порежется и истечет кровью до смерти – если это подразумевали бряцающие тарелки. Но и этого не случилось. Он достал тряпку, вытер разлитое молоко и сел ждать, вернутся ли домой его мать и брат.
Первой пришла мама и сразу спросила:
– А где Билл?
Тихим, бесцветным голосом, уже полностью уверенный, что Билл умер на месте происшествия, Хэл начал объяснять про собрание школьного театрального кружка, прекрасно понимая, что даже с самого долгого собрания Билл должен был вернуться домой полчаса назад.
Мама посмотрела на него очень внимательно, уже спросила, что с ним, но тут дверь открылась и вошел Билл… только это был совсем не Билл, ну, совсем. Это был Билл‑призрак, бледный и безмолвный.
– Что с тобой? – воскликнула миссис Шелберн. – Билл, что с тобой?
Билл заплакал и сквозь слезы рассказал им. Машина, сказал он. Они с его другом Чарли Силверменом пошли домой вместе после собрания, а из‑за угла Брук‑стрит вдруг вылетела машина на огромной скорости, и Чарли застыл на месте, Билл дернул Чарли за руку, но не удержал ее, а машина…
Билл почти задохнулся в громких судорожных рыданиях, и мама обняла его, прижала к себе, стала укачивать, а Хэл посмотрел наружу на крыльцо и увидел, что там стоят два полицейских. А у тротуара стояла патрульная машина, в которой они привезли Билла домой. Тут он и сам заплакал… но его слезы были слезами облегчения.
Теперь настала очередь Билла мучиться кошмарами – снами, в которых Чарли Силвермен умирал снова и снова, вырванный из своих ковбойских сапог, брошенный на проржавелый капот «хадсон‑хорнета», которым управлял алкоголик. Голова Чарли Силвермена и ветровое стекло «хадсона» столкнулись с силой взрыва и разбились вдребезги. Пьяный водитель, владелец кондитерской в Милфорде, перенес сердечный припадок почти сразу, как его задержали (возможно, причиной были обрывки мозга Чарли Силвермена, засыхавшие на его брюках), и на суде его адвокат весьма успешно использовал тему: «Этот человек уже достаточно наказан». Алкоголику дали шестьдесят дней (условно) и лишили привилегии управлять транспортными средствами с мотором в штате Коннектикут в течение пяти лет… примерно такой же срок Билла Шелберна мучили кошмары. Обезьяна была снова спрятана в чулане. Билл даже не заметил, что она исчезла с его полки… или если все‑таки заметил, то ничего не сказал.
Некоторое время Хэл чувствовал себя в безопасности. Он даже начал снова забывать про обезьяну, верить, что это был просто страшный сон. Но когда он вернулся домой из школы в тот день, когда умерла его мать, она снова стояла на его полке, разведя тарелки, ухмыляясь ему.
Он подошел к ней медленно, словно бы вовне самого себя; казалось, при виде обезьяны его собственное тело превратилось в заводную игрушку. Он увидел, как его рука протянулась и взяла ее с полки. Почувствовал, как искусственный мех промялся под его пальцами, но ощущение было каким‑то приглушенным, просто нажимом – словно его накачали новокаином. Он слышал свое дыхание, частое, сухое, будто на ветру шелестела солома.
Он перевернул ее, ухватил ключ… Много лет спустя он думал, что именно в таком наркотическом одурении человек прижимает шестизарядный револьвер с одним патроном в барабане к закрытому подрагивающему веку и спускает курок.
Нет, не надо… оставь ее выбрось ее не трогай ее…
Он повернул ключ и в тишине услышал идеально ровное пощелкивание завода. Когда он отпустил ключ, обезьяна начала брякать тарелкой о тарелку, а он чувствовал, как дергается ее туловище – изогнется и дерг, изогнется и дерг, – будто она была живой, она и была живой, извиваясь в его пальцах точно какой‑то омерзительный пигмей, и вибрации, которые он ощущал сквозь ее лысеющий коричневый мех, не были вращением колесиков, а ударами ее сердца.
Со стоном Хэл выронил обезьяну, попятился, впиваясь ногтями в кожу под глазами, зажимая ладонями рот. Он споткнулся обо что‑то и с трудом удержался на ногах (не то бы он очутился на полу рядом с ней и его выпученные голубые глаза уставились бы в ее стеклянные карие). Кое‑как он добрался до двери, вышел спиной вперед, захлопнул ее, прислонился к ней. Внезапно он кинулся в ванную, и его стошнило.
Рассказать им пришла миссис Стаки с вертолетного завода и оставалась с ними две бесконечные ночи, пока из Мэна не приехала тетя Ида. Их мать умерла днем от инсульта. Стояла у бачка с охлажденной водой, держа в руке полный стаканчик, и вдруг упала как подстреленная, все еще держа бумажный стаканчик. Другой рукой она попыталась уцепиться за бачок и увлекла в своем падении большую стеклянную бутылку «Польской воды». Она разбилась… но заводской врач, который тут же прибежал, позже говорил, что, по его мнению, миссис Шелберн умерла еще до того, как вода просочилась сквозь ее платье и белье и смочила ее кожу. Мальчикам ничего этого не рассказывали, но Хэл все равно знал. В долгие ночи после смерти матери это снова и снова снилось ему. «Тебе все еще трудно заснуть, братик?» – спросил его Билл, и Хэл решил, что Билл, наверное, думает, что он мечется на постели и видит страшные сны, потому что их мать умерла так внезапно, и это было верно… но только отчасти верно. Еще была вина – неумолимое смертоносное сознание, что он убил свою мать, заведя обезьяну, когда в тот солнечный день вернулся из школы.
Когда Хэл наконец заснул, сон его, видимо, был очень глубоким. Когда он проснулся, время приближалось к полудню. Пит сидел по‑турецки в кресле у противоположной стены, методично поедая апельсин, дольку за долькой, и следя по телевизору за каким‑то матчем.
Хэл скинул ноги на пол с ощущением, что кто‑то уложил его спать ударом кулака… а потом вторым ударом вышиб в явь. В висках у него стучало.
Комментариев нет