Камикадзе авиабазы Канойя оказывали местным крестьянам большую помощь в уборке урожая. Вскоре благодарные старики стали доставлять в штаб части свои подарки, количество которых оказалось внушительным: тысячи свежих яиц, сотни кур, три поросенка и даже корова.
Все торжества непременно сопровождались употреблением саке. Это национальный японский напиток пьют по-разному — неподогретым из небольших кипарисовых коробочек масу или подогретым из крохотных чашечек сакадзуки. Вскоре среди пилотов установился обычай устраивать вечеринки перед последним вылетом камикадзе. На них полные чашечки с саке, как вспоминал один из участников, «поднимались вновь и вновь». В этом нет ничего предосудительного — такова культура потребления этого напитка крепостью 15–20 % алкоголя. Следует также помнить, что организм многих азиатских народов не содержит в достаточном количестве специальный фермент, способствующий быстрому расщеплению алкоголя. Поэтому товарищи пилотов, отправляемых в последний полет, достаточно быстро хмелели. Что же касается самих камикадзе, то перед вылетом они себе расслабиться не позволяли. Характерен в этой связи случай с младшим лейтенантом Икарияма Татсуя. 4 мая он прибыл в подразделение специальных атак «Такума», базировавшееся на Сикоку, и узнал, что в нем служат, три его друга. Вечером он разыскал их. Радости не было предела, и друзья предложили отметить встречу. Но Икарияма отказался: «Извините, но завтра утром я отправляюсь в самоубийственную атаку и хотел бы быть в хорошей форме…»
— А как насчет консервированных ананасов? У нас есть баночка, припасенная для особого случая.
— Спасибо, нет. Я только что поужинал и не хочу переедать…
Беседа друзей продолжалась до отбоя. В 22–00 Икарияма попрощался и вернулся к себе в казарму. На следующий день он отправился на боевое задание, и никто его больше не увидел…
Капитан I ранга Накадзима Тадаси в этой связи отмечает, что «подобная преданность долгу, однако, не всегда была правилом на последнем, критическом этапе войны. Члены подразделений не были ни святыми, ни дьяволами. Они были людьми со всеми своими эмоциями и чувствами, достоинствами и недостатками, силой и слабостью обычного человека. Они пели песни, смеялись, плакали и пили, совершали хорошие поступки и дурные».
Интересны его наблюдения за новичками. «Казалось, — пишет он, — что у многих вновь прибывших поначалу не хватало энтузиазма. Они в самом деле были разбиты ситуацией, в которой оказались. У одних подобное состояние длилось лишь несколько часов, у других — несколько дней. Это был период меланхолии, который со временем проходил и в конце концов уступал место духовному подъему. Затем, когда новичок стал постоянно сталкиваться с понятиями «смерть» и «бессмертие», подавленность исчезала, и появлялось спокойствие духа».
В качестве примера Накадзима приводит случай с младшим лейтенантом Куно. Прибыв на базу в расположение подразделения камикадзе, он находился в чрезвычайном смятении. Однако через несколько дней его как подменили: угрюмость исчезла, он стал веселым, в глазах появились искорки. Куно обратился за разрешением снять с самолета все лишнее оборудование, утверждая, что было бы расточительно отправляться с ним в самоубийственную атаку, в то время как оно нужно на земле.
Из тысяч молодых пилотов-камикадзе, вероятно, самый необычный поступок совершил лейтенант Нисио Мицутака.
В середине января 1945 года он обратился с просьбой к двум своим друзьям выступить свидетелями его помолвки с Таеко, горничной небольшого постоялого двора. Не получив разрешения командира подразделения на увольнение, он с товарищами поздно вечером самовольно покинул расположение базы и направился в соседний городок Савара. Там и произошла его импровизированная помолвка. Нисио и его возлюбленная обменялись несколькими глотками саке, как в таких случаях предписывал торжественный ритуал. После чего они опустились на расстеленные на полу матрацы и в течение нескольких минут молча лежали обнявшись с закрытыми глазами. Затем Нисио резко встал, оставив содрогающуюся от молчаливых рыданий возлюбленную, и вместе с друзьями вернулся на базу. Доложив командиру о самоволке и нарушении комендантского часа, «Боги грома» потребовали наказать их. 7 апреля Нисио Мицутака погиб в самоубийственной атаке, пикируя на американские корабли у Окинавы.
Для японца не существует мелочей. Тем более для камикадзе, готового уйти в мир иной. С первых шагов создания подразделений «специальных атак» выработался особый ритуал прощания и сформировалась особая атрибутика. Камикадзе носили ту же форму, что и обычные летчики. Однако на каждой из семи ее пуговиц были выбиты три лепестка сакуры. По предложению Ониси, отличительной частью экипировки камикадзе стали белые повязки на лбу — хатимаки. На них часто изображали красный солнечный диск хиномару, а также выводили черные иероглифы с патриотическими, а иногда и мистическими высказываниями. Самой распространенной надписью была «Семь жизней за императора».
Другой традицией стала чашечка саке непосредственно перед стартом. Прямо на летном поле накрывали стол белой скатертью, причем белый цвет не был случаен. По японским поверьям, это символ смерти. На столе наполняли напитком чашечки и предлагали их каждому из выстроившихся в шеренгу летчиков, отправляющихся в полет. Камикадзе принимал чашечку обеими руками, низко кланялся и отпивал глоток. Этот обряд также ввел в практику Ониси. Он не упуская случая поднять свою чашку с уходящими на смерть пилотами и пожать каждому из них руку.
В армейской авиации выработался свой ритуал, но там на прощание пили простую воду, называемую мизу. Таковым был древний самурайский обычай, когда воинам предлагалось выпить воды из святого источника. После чего камикадзе обычно пели старинную воинскую песню «Нихон гун кокоро» («Душа японской армии»).
В последние месяцы войны, когда и саке стало дефицитным, и морским камикадзе в чашечку наливали простую воду. Все смертники оставляли в специальных маленьких деревянных неокрашенных шкатулках обрезки ногтей и пряди своих волос для отсылки родным, как делал каждый из японских солдат. Называемые японцами «волосами ушедшего», они часто оставались в семье единственной памятью о сыне, исчезнувшем на огромных просторах Тихого океана, а также давали родственникам возможность символически похоронить его.
Почти каждый летчик, уходя в полет, повязывал сеннин бари харамаки — подарок любимой женщины — матери, сестры, возлюбленной. Многие летчики брали с собой белый японский флаг с различными иероглифическими надписями о силе духа, презрении к смерти и т. п.
Выполняя предписания синтоизма и подражая адмиралу Ямамото, которым восхищались и перед которым преклонялись [88], летчики стремились вылететь на задание одетыми с максимальной безукоризненностью. Они сжигали старое обмундирование и надевали совершенно новое, еще не ношенное.
И армейские, и морские летчики-самоубийцы своими покровителями выбрали известных гунсинов, военных божеств древней Японии. Для армейских пилотов таковыми являлись бывший император Одзун, живший в 370–310 годах до н. э. и получивший после смерти имя Хатиман, а также известный военный герой XIX столетия Такамори Сайго. Морские камикадзе почитали Кусуноки Масасигэ, военного героя XIV века.
Комментариев нет