– В лесу. Лежал в любимой луже.
– У него множественные пулевые ранения в область груди. Может, еще чего…
– А голова? – спросила я, принимая из ее рук полотенце.
– Ерунда. Скорее всего разбил, когда падал. Царапина. А вот грудь – это серьезно. По‑моему, он давно должен был умереть. Сразу, как только схлопотал эти пули.
– Надеюсь, ты не в обиде, что он до сих пор жив? – осведомилась я, надевая халат.
– Ему всю грудь изрешетили, – не унималась Наташка. – А он держится. Прикинь?
– Да, без понятия человек, возись теперь с ним, – усмехнулась я. Наташка шла за мной и ныла:
– Ты ведь останешься?
– Я тридцать часов на ногах. Вызывай Петра Сергеевича.
– Звонят. Только ведь сегодня пятница, то есть суббота, дачный день. Мужика к операции готовят. Не можешь ты так со мной поступить…
Я плеснула в лицо холодной воды и обреченно кивнула:
– Ладно.
Петра Сергеевича разыскали под утро. Он приехал, когда операция уже закончилась. Похвалил меня с добродушной усмешкой и сказал:
– Значит, подарок из леса? Крестник то есть? Что же, если выживет, по гроб тебе обязан будет.
– Отчего ж не выживет? – обиделась я.
– Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате: режут‑то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.
– Вы уедете? – спросила я.
– Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, а выходной – это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знать должна, что хирурги – жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день с ножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги под глазами строго противопоказаны.
– За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Сами говорите: он мне вроде крестника.
Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродами и термосом.
– Кишки от голодухи сводит, – пожаловалась она. – Выпей чаю…
– Не хочу.
– И я не хочу. А надо. Давай‑ка, милая, ширнемся, как изысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.
Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.
– Что бы я без тебя делала, – туманно начала она, а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.
– То же самое, что и со мной, – с некоторой суровостью ответила я.
– Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти в ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…
– Это точно, – согласилась я. – Давай чай пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.
– Как я не люблю дежурить одна, – вздохнула Наташка, – прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену что‑нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…
– Чем тебе лето не угодило? – удивилась я.
– Так ведь отпуска… Смены черт‑те какие, и ночами одна…
– Ладно жаловаться. – Я отодвинула чашку и, помолчав, спросила: – Как думаешь, выживет?
– Выживет, – кивнула Наташка. – У меня глаз наметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Я его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где‑то в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?
– Жажда жизни, – вздохнула я.
– Чего? – не поняла Наташка.
– Рассказ есть у Джека Лондона.
– А‑а‑а. Вот что, ты больше через лес ездить не моги. Видишь, какие дела вокруг творятся? Хуже всего на свете оказаться в неудачном месте в неудачное время. Те, что в него шесть пуль выпустили, явно не жадничали, могли и тебе отвесить на всю катушку. Улавливаешь, на что я намекаю?
– Еще бы, – кивнула я. – Только ведь и я не совсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.
– А почему автоматную? – удивилась Наташка.
Я вздохнула и поинтересовалась:
– Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?
Наташка стала злиться:
– Интересно, почему это… Объясни.
– Не хочу, – отрезала я. – Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по‑прежнему тайна.
С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.
На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.
– Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.
– Спасибо, благодетель, – обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.
Домой я попала ближе к обеду. Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.
Синатра – лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир – лучший из возможных.
В конце концов я все‑таки уснула.
Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник». Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.
Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.
– Операцию ты делала? – улыбнулась она. – Молодец.
– Как он?
– В норме.
– Выживет?
– Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?
– Конечно.
Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:
– Мариночка…
– Да? – оглянулась я.
– Не скажешь, почему это с тобой всегда что‑нибудь случается?
– Ну, это просто, – обрадовалась я. – Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь – сплошное свинство.
– Везет, – кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.
– Марина Сергеевна, – от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. – У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай бог…
– Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?
– Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…
– Что ж, ему они пока без надобности…
Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что‑то мальчишески‑хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка «Юра» – надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.
Я осмотрела его и осталась довольна. Во‑первых, у Наташки действительно глаз наметанный, и кандидатов в покойники она отмечает сразу, во‑вторых, мое собственное чутье подсказывало, что до похорон дело не дойдет.
Комментариев нет