– Ну, конечно, – ответил я. – Гораздо лучше, чем Корпус войны.
Счет сравнялся: мы оба упустили смысл высказываний друг друга. Он что, решил поговорить о Корпусе мира, что ли? Или теперь мы будем обсуждать, что сейчас происходит в мире и какими программами занимается наше правительство? Конечно, нет. Я же забыл: в списке главных тем наших с отцом дискуссий на первом месте всегда стояли исключительно мои планы на будущее.
– Если бы ты присоединился к Корпусу мира, я, безусловно, был бы не против.
– Это взаимно, сэр, – пытаясь переплюнуть его великодушие, буркнул я. Все равно мистер Каменное Лицо никогда не слушает, поэтому неудивительно, что мой скромный сарказм остался для него незамеченным.
– А что насчет твоих коллег по институту? – продолжил отец. – Как они к этому относятся?
– К чему, сэр?
– К Корпусу мира. Он ведь и для них имеет огромное значение, не так ли?
Мой Бог, похоже, папочка не мог жить без фразы «Да, сэр!», словно рыба без воды. И я ответил:
– Да, сэр.
Черт побери, даже яблочный пирог, который нам принесли, оказался черствым.
…Около половины двенадцатого я проводил его до машины.
– Тебе ничего не нужно, сынок? – спросил он, как всегда.
– Нет, сэр. Спокойной ночи.
И автомобиль умчался вдаль.
Конечно, отец мог бы добраться домой на самолете. Но Барретт‑старший всегда предпочитал автомобиль. Не для того, чтобы показать своему сыну пример. Ему просто нравилась быстрая езда. А когда вы за рулем двухместного «Астон Мартина», уж поверьте мне, разогнаться можно нехило. Да еще в такое время суток, когда все дороги уже пусты. Прощаясь с отцом, я заметил, что тот нетерпеливо поглядывал на часы. Это могло значить лишь одно: новый рекорд по преодолению расстояния между Бостоном и Итакой обеспечен. Старый он установил после прошлогоднего матча: тогда мы порвали сборную Корнелла и вернулись домой чемпионами Лиги Плюща.
Я вернулся в мотель и набрал номер Дженни.
Пожалуй, разговор с ней был единственным светлым пятном за весь вечер. Я в деталях рассказал ей о сегодняшней игре (конечно, воздержавшись от полного описания моего casus belli), и, кажется, ей это показалось занимательным. Мало кто из ее хлюпиков‑музыкантов смог бы не то что сам ударить, а даже выдержать тумак!
– Ну, я надеюсь, ты уделал того парня?
– Конечно! По полной программе!
– Жаль, что я этого не видела… Но ты же взгреешь кого‑нибудь, когда вы будете играть с парнями из Йеля?
– А то!
Я улыбался: Дженни, как и мне, нравились простые радости жизни.
4
– Дженни внизу, разговаривает по телефону, – сказала дежурная у коммутатора. Я еще даже не сказал, к кому и зачем явился, но тут же вырос в собственных глазах: очевидно, благодаря «Кримзону» и она уже была в курсе, кто я. Хотя нет, дело не в этом – многие знали, кто я. Важнее было другое – Дженни не скрывала, что мы с ней встречаемся.
– Ничего, я тут подожду.
– Читала в вашей газете, что во время игры с Корнеллом на тебя четверо набросились. Вот жуть!
– Да. А меня за это еще и отправили на штрафную скамью. На целых пять минут!
– Вот заразы…
В этом и заключается разница между другом и поклонником: с последним ты быстро исчерпываешь темы для разговора.
– Там Дженни, часом, не освободилась? – спросил я.
Дежурная проверила по коммутатору и отрицательно мотнула головой: «Нет еще…»
Интересно, на кого это Дженни тратит драгоценное время свидания со мной? Неужто на какого‑нибудь вшивого музыкантишку? Я знал, что некто Мартин Дэвидсон, старшекурсник из Адамс Хаус, который был дирижером в оркестре «Общества друзей Баха», заявлял свои права на Дженни. Не в физическом смысле, конечно, – думаю, у него ничего не стоит, кроме палочки. Во всяком случае, пора положить конец этим ее дурацким беседам.
– А где телефон?
– Внизу, за углом, в холле. – Дежурная показала рукой направление.
Я спустился в холл и уже издали заметил Дженни. Она даже дверь кабинки не закрыла. Я направился к телефонной будке медленно, вразвалочку, надеясь, что вот сейчас она заметит мои бинты, мои боевые раны и вообще всего меня, и так растрогается, что швырнет трубку и бросится в мои объятия. Но, подойдя ближе, я услышал обрывки разговора.
– Да. Конечно! Конечно! И я, Фил. Я тоже тебя люблю, Фил.
Я застыл. С кем это она так? Точно не с Дэвидсоном – в его имени не было слова «Фил». Досье на этого типа мне уже было известно: «Мартин Юджин Дэвидсон, Риверсайд‑Драйв, 70, Нью‑Йорк. Студент Высшей школы музыки и искусств». С фотографии в его личном деле глядела тонкая натура, которая наверняка поражала всех вокруг своим глубокомыслием. Весил он при этом, судя по всему, минимум кило на двадцать меньше, чем я. Значит, не Дэвидсон. Получается, что Дженнифер Кавильери нам обоим предпочла кого‑то третьего. Даже воздушный поцелуй послала в телефонную трубку. Фу, какая пошлость!
Не иначе как какая‑то сволочь по имени Фил уже успела затащить Дженни в постель за те два дня, что меня не было рядом!
– Да, Фил, и я тебя люблю. Пока.
Вешая трубку, она заметила меня. Даже не покраснела, а только улыбнулась и послала еще один воздушный поцелуй – теперь уже мне. Как можно быть такой двуличной!
А потом легонько поцеловала меня в здоровую щеку.
– Ты ужасно выглядишь!
– После травмы немудрено.
Она продолжила:
– А тот, другой, он выглядит еще хуже?
– Да, ему повезло намного меньше. Я не щажу других парней.
Последнюю фразу я постарался произнести как можно более зловеще, как бы давая понять, что изуродую любого, кто покусится на Дженни, раз уж она придерживалась принципа «с глаз долой – из сердца вон!». Она взялась за мой рукав, и мы направились к двери.
– Пока, Дженни, – кивнула ей дежурная.
– Пока, Сара Джейн, – ответила Дженни.
Когда мы были уже на улице и собирались сесть в мой «миджет», я глубоко вдохнул, набрав полные легкие вечернего воздуха, выдохнул и спросил, стараясь говорить так, словно мне в самом деле все равно:
– Скажи, Джен…
– Да?
– Эмм… Кто такой этот Фил?
– Мой отец, – деловито ответила она, опускаясь на сиденье.
Ага, так я и поверил.
– Ты что, зовешь своего отца Филом?
– Его на самом деле зовут Фил. А ты как своего отца называешь?
Дженни как‑то уже говорила мне, что ее воспитывал отец, у которого была своя пекарня в Крэнстоне, штат Род‑Айленд. Его жена погибла в автомобильной катастрофе, когда Дженни была совсем маленькой. После этого отец – во всех других отношениях «отличный парень», как она сама говорила, – стал ужасно суеверен и запретил Дженни, единственному ребенку в семье, водить машину. Соответственно, получить права девушка тоже не могла. Ух, сколько крови это ей попортило в старших классах, когда она стала брать уроки фортепиано в Провиденсе. Зато в долгих автобусных поездках Джен успела прочесть всего Пруста.
Комментариев нет