– Вам нравится на него смотреть. Вы все время на него смотрите.

Неужели? Ну разумеется, Михаэла права. На Николаса трудно не смотреть. Он и в толпе-то сразу обращает на себя внимание.

– Это неважно. Между нами ничего такого нет.

– Ну, вам виднее. – Михаэла отвернулась. – Некогда мне болтать. Обед скоро. Нужно посуду расставлять.

Нелл вздохнула с облегчением. Конечно, Михаэла ошибается, но разговор принял слишком уж щекотливое направление.

– Вам помочь? – спросила она.

– Нет. – Михаэла доставала из шкафа посуду. – Сходите лучше в конюшню, позовите Николаса.

Нелл отложила альбом, встала.

– Иду.

* * *

Когда она вошла в конюшню, Николас чистил скребницей гнедого жеребца.

– Пора обедать, – сказала Нелл, останавливаясь в дверях.

– Сейчас приду.

Нелл смотрела, как он ровными, аккуратными движениями расчесывает коню гриву. Он всегда действует так – расчетливо и эффективно, подумала она. В старых джинсах и свитере Танек выглядел не хуже, чем в смокинге. Сразу было видно, что работой конюха он ничуть не гнушается. Можно подумать, он всю жизнь только этим и занимался. Как мало был похож Танек, которого Нелл впервые увидела на Медасе, на этого ковбоя.

– Что это вы затихли? – спросил Николас, не поднимая головы. – О чем вы думаете?

– У вас хорошо получается. Вы разбираетесь в лошадях?

Он улыбнулся.

– Учусь. До того как я здесь поселился, лошадей я видел только в британском клубе по конному поло.

– Вы состояли в британском клубе?

– Не совсем. Мальчишкой я работал там на кухне, мыл посуду.

– Трудно себе представить вас, моющим посуду.

– Правда? А в то время это было для меня большой удачей. До того я мыл полы в борделе, где работала моя мать.

– О Господи…

Танек оглянулся через плечо.

– Весьма вежливый комментарий с вашей стороны. Я вас смутил?

– Нет, но я… – Нелл запнулась и тут же разозлилась сама на себя. – Это не мое дело. Я не собиралась вмешиваться в вашу частную жизнь.

– Ничего страшного. Я свою мать почти не помню. Гораздо лучше ко мне относились другие шлюхи. Мать была американкой, приехала в Китай с другими хиппи, чтобы найти «истинный свет». К сожалению, «истинный свет» она видела, лишь когда накачивалась наркотиками, поэтому пребывала в этом состоянии почти все время. Она умерла от слишком большой дозы, когда мне было шесть лет.

– И долго вы прожили в публичном доме?

Танек призадумался.

– Мне было лет восемь, когда я перебрался в клуб. А в двенадцать лет меня оттуда вышибли.

– Почему?

– Повар сказал, что я украл три коробки черной икры и продал ее на сторону.

– Это правда?

– Нет, повар сам стащил икру, но на меня свалить вину было проще. – Голос Танека звучал совершенно бесстрастно. – Я не мог за себя постоять, заступиться за меня тоже было некому.

– И вы можете говорить об этом так спокойно?

– Дело давнее. К тому же я получил ценный урок. Во-первых, я научился себя защищать, а во-вторых, стал осторожным.

– Что произошло потом? Вам было куда податься?

– На улицу. – Танек отложил скребницу и погладил жеребца по морде. – Там мне преподали еще более полезные уроки, но вам о них лучше не знать. – Закрывая двери конюшни, Танек поправился: – Хотя теперь мои знания могут вам и пригодиться. В основном это были всякие гнусные трюки и способы делать другим больно.

Нелл попыталась представить, что такое – жить в гонконговских трущобах одинокому мальчику двенадцати лет.

Танек насмешливо заметил:

– Вы смотрите на меня так же жалостно, как на Питера. И глаза стали добрые-добрые.

Нелл быстро отвернулась.

– Я ненавижу тех, кто измывается над детьми. Вы, насколько я помню, того же мнения.

– Но я, в отличие от вас, при этой мысли не раскисаю.

– Я и не думала раскисать.

– А то я не видел. Не думайте, что все дети похожи на Джилл. Я был маленьким жилистым ублюдком с острыми зубами и цепкими когтями. – Он смотрел ей прямо в глаза. – Вам кажется, что вы сильно изменились, но в глубине души вы остались такой же чувствительной. А чувствительность означает слабость. Слабость же приводит к смерти.

– Значит, я избавлюсь от чувствительности. –

Нелл направилась к дому.

– Если обед остынет, Михаэла оторвет нам голову.

– Этого мы не допустим. – Танек ускорил шаг. – Как вы с ней уживаетесь?

– Неплохо. Она позволила мне рисовать ее. – Нелл поморщилась. – При условии, что я не буду путаться у нее под ногами.

– Ну и как, получается?

– Вроде бы ничего. – Нелл покосилась на него. – Но не надейтесь, что за этим приятным занятием я забуду о главном.

– Надеяться никогда не вредно. Пока все идет по плану.

– Я сегодня рисовала три часа. Это значит, что за вами должок.

Танек саркастически улыбнулся, открывая перед ней дверь.

– Значит, вот чем объясняется ваша любовь к искусству.

Нелл отрицательно покачала головой. Странный человек Танек: холодный, жесткий, но в то же время с твердыми представлениями о справедливости и ответственности. Поразительное сочетание, особенно если учесть, в каких условиях формировался его характер.

Поистине Танек – человек незаурядный.

«Вы на него все время смотрите».

Кажется, именно так сказала Михаэла. Нелл передернулась от одной мысли, что между ней и Танеком может возникнуть близость. Полнейший абсурд! Если Танек – человек незаурядный, это еще не означает, что она хочет с ним переспать. В ее нынешней жизни нет места для секса. Что же касается Танека, то ни в качестве любовника, ни даже в качестве друга он ей не нужен. Танек для нее – всего лишь средство расквитаться с Марицом. Не надо было расспрашивать Танека о прошлом. Чем меньше она о нем знает, тем лучше.

Нет, это неправда. Она не случайно стала задавать ему вопросы. Ей было интересно узнать, как сформировался такой человек. Интерес, любопытство – качества естественные, ничего криминального в них нет. Тут ей в голову пришел еще один вопрос – опять из любопытства:

– А тот повар. Вы с ним с тех пор не встречались?

– Почему же? Встретились.

И Танек улыбнулся.