Эммануэль

– Ты можешь войти сюда, – сказала Ариана. – Все массажистки одинаковы. Я буду в соседней кабине. Через час встретимся.

Эммануэль растерялась: она никак не ожидала, что Ариана оставит ее одну. Дверь, распахнутая перед нею японкой, вела в маленький банный зал, освещаемый низко подвешенными лампами. Возле массажного стола ее ждала совсем молоденькая азиатка. На ней был голубой халатик, а лицо выражало приветливость радушного хозяина, встречающего долгожданного гостя. Она тоже поклонилась, произнесла несколько слов, совершенно не заботясь, понимают ли ее, подошла к Эммануэль и легкими пальцами стала расстегивать ее одежду.

Когда Эммануэль оказалась раздетой, девушка показала ей рукой на бассейн, наполненный голубой благоухающей водой. Она провела смоченной в воде рукой по лицу клиентки и приступила к процедуре: стала методично намыливать ее плечи, спину, живот. Эммануэль задрожала, когда покрытая горячей пеной губка заскользила по внутренней поверхности ее ног.

Омовение закончилось, тело Эммануэль было вытерто горячим полотенцем, и сиамка жестом пригласила Эммануэль вытянуться на обитом шерстью столе.

Сначала она поколачивала ее ребром ладони легкими умелыми ударами, пощипывала мускулы, нажимая на крестец и икры, потягивая фаланги пальцев, долго мяла затылок, похлопывала по голове. Эммануэль чувствовала себя превосходно в охватившей ее полудреме.

Затем массажистка вооружилась двумя аппаратами, каждый величиной со спичечный коробок. Укрепила их на тыльной стороне ладоней, и аппараты сразу же загудели, как запущенный детский волчок. Гудящие руки начали медленно двигаться по обнаженному телу, проникая во все выемки и впадины, скользя по ключицам, под мышками, между грудями, между ягодицами. Затем они перешли к внутренней поверхности бедер, выискивая там самые чувствительные точки. Эммануэль дрожала всем телом. Ее ноги раздвинулись, она грациозным движением приподняла нижнюю часть живота, и губы ее открылись, словно подставляя себя для поцелуя, но гудящие руки отодвинулись и поднялись к груди. Они двигались там взад и вперед, подобно утюгу, разглаживающему каждую складку ткани. Когда послышался еле уловимый стон Эммануэль, руки добрались до сосков и поползли по ним, то слегка касаясь их верхушек, то глубоко и сильно вдавливая их. Поясница Эммануэль начала двигаться, словно ее подбрасывали волны. Она выгнулась дугой, закричала. Но руки все продолжали свою упоительную работу, пробегая по груди, пока потрясающий оргазм не погрузил Эммануэль на время в безразличную вялость.

Массажистка немедленно возобновила свои заботы о плечах, руках, лодыжках клиентки. Эммануэль медленно приходила в себя. Она открыла глаза и улыбнулась слабой, извиняющейся улыбкой. Юная сиамка ответила ей понимающей гримаской и что-то произнесла вопросительным тоном. И тут же, протянув длинные тонкие пальцы к своему низу живота, приподняла брови, как бы спрашивая позволения. «Да», – кивнула Эммануэль. Руки, снабженные вибромассажером, тщательно трудились на поверхности и в каждой складке внутри, зная в совершенстве искусство извлекать максимум наслаждения. Без всякой предосторожности, не давая передышки, уверенная в результате сиамка-волшебница виртуозно дополняла электрическую мощь инструмента порханьем, легким царапаньем, растиранием.

Эммануэль сопротивлялась изо всех сил, но ее хватило ненадолго. Она начала содрогаться столь сильно, что на лице массажистки отразился даже легкий испуг. И долго после того, как руки оставили ее, Эммануэль продолжала извиваться, судорожно вцепившись пальцами в край белого стола.

Когда они встретились у выхода, Ариана сказала:

– Жаль, что стены все-таки довольно плотные. Когда ты там была, тебя можно было заслушаться. Теперь можешь меня не уверять, что ты больше всего любила математику.

Мари-Анж уже четвертый день кряду приезжала к Эммануэль в послеобеденное время. И всякий раз подвергала хозяйку обстоятельному допросу, интересуясь – и удовлетворяя свой интерес – различными деталями: что проделывала ее подруга с мужем в реальной жизни, какие сцены проносились в ее воображении.

– Если бы ты в самом деле отдавалась тем мужчинам, которым ты отдаешься в своих фантазиях, – заметила она однажды, – ты стала бы настоящей женщиной, с тобой все было бы кончено.

– Ты хочешь сказать, что я бы умерла? – засмеялась Эммануэль.

– Почему же это?

– Ты что, считаешь, что заниматься любовью с мужчинами можно так же часто, как в одиночку?

– А почему нет?

– Милая моя, это же очень трудно – отдаваться мужчине.

– Но тебе же не трудно ласкать себя?

– Нет.

– Сколько раз в день ты этим занимаешься, когда у тебя каникулы? Теперь?

Эммануэль стыдливо улыбнулась:

– Ты знаешь, вчера я постаралась. Мне кажется, раз пятнадцать, не меньше.

– Есть женщины, которые столько же раз в день исполняют это с мужчинами.

Эммануэль покачала головой:

– Да, я знаю, но это меня не привлекает.

И постаралась объяснить:

– Поверь мне, мужчина не всегда так прекрасен, как тебе может показаться. Это тяжело, это долго, это даже больно иногда. И, конечно же, он совсем не знает способа, который больше всего приятен женщине.

Как ни странно, при всей свободе их отношений, в одном пункте Эммануэль не осмеливалась быть с Мари-Анж откровенной до конца. Иногда только неловко, с трудом позволяла она себе намеки, не уясняя, однако, поняла ее девочка или нет. Она сама не могла объяснить себе эту робость – ведь ничто в поведении ее подруги не заставляло Эммануэль быть застенчивой и скрытной: едва появившись, Мари-Анж сразу же раздевалась, ей ничего не стоило сбросить с себя все по первой же просьбе Эммануэль, и чаще всего подруги проводили время на затененной террасе совершенно нагими. И, несмотря на все это, возбуждение, овладевавшее Эммануэль, выражалось лишь в том, что она разнообразила практику на собственном теле, никогда не решалась ни притронуться к телу подруги, ни попросить, чтобы та прикоснулась к ней, хотя хотелось ей этого до смерти. Стыд и бесстыдство боролись в ее душе. Доходило до того, что она спрашивала себя не ища, впрочем, точного ответа, – не есть ли эта необычная скромность и сдержанность на самом деле лишь высшая утонченность, которой безотчетно требовала ее чувственность; не есть ли отказ от тела Мари-Анж, к которому она себя приговорила, более изощренное и изысканное наслаждение, чем простая физическая близость. В этой ситуации, стало быть, когда девчонка располагала ею как угодно, ни в чем не уступая себя, для Эммануэль открылся не источник страдания, а необычное, тонкое наслаждение.

И точно такое же, неведомое прежде наслаждение заключалось для Эммануэль в тайне, которая окутывала сексуальную жизнь Мари-Анж. Эммануэль понимала, что согласившись не нарушать этой тайны, она испытывает больше радости и плотской, и духовной; ей было сладко ставить спектакли сладострастия, а самой не видеть сцен, поставленных по той пьесе другим режиссером. И если она каждый день с таким нетерпением ждала появления своей маленькой подружки, то главным образом не для того, чтобы видеть ее наготу и быть свидетельницей ее похотливых забав, а чтобы самой – что было, разумеется, более смелым и волнующим, – вытянувшись в шезлонге, ласкать себя под испытующим взглядом Мари-Анж. Очарование не исчезало и после ухода подруги: Эммануэль по-прежнему видела перед собой удивительные зеленые глаза и до самого вечера продолжала свои занятия любовью.