Глядя на офицера, граф вспомнил дни своей молодости, когда и он, бывало, не раз являлся в театр после того, как зрители уже расселись, а балерины вышли на сцену. Он мог задержаться в Английском клубе, говоря себе и окружающим, что выпьет еще один бокал, после чего получалось, что выпивал три. Потом он прыгал в ждавшую его карету, несся в Большой и стремительно взбегал по ступеням перед входом в театр, как этот молодой офицер Красной армии. На сцене уже стояли балерины на пуантах, а он, шепча Excusez‑moi, пробирался к своему месту в двенадцатом ряду, откуда так хорошо были видны ложи, в которых сидели дамы.
«Опоздать в театр, – подумал граф и вздохнул, – вот это настоящая роскошь, позволительная только юности».
Он резко отвернулся от окна и решил обойти комнаты, которые несколько лет были его домом. Граф осмотрел просторную гостиную с двумя люстрами, прошелся по небольшой, но уютной столовой с панелями на стенах и остановил взгляд на сложном медном механизме, запиравшем двойные двери спальни. Он осмотрел все комнаты, словно покупатель, который впервые знакомится с квартирой, что хочет приобрести. В спальне граф остановился у небольшого столика с мраморной столешницей, где лежало несколько мелких предметов. Граф взял небольшие ножницы, которые очень нравились его сестре. Ножницы были сделаны в форме цапли, с длинными серебряными лезвиями в виде клюва, а соединявший их золотой винтик служил глазом птицы. Ушки ножниц были такие узкие, что он с трудом мог просунуть в них большой палец.
Он обвел глазами комнату, чтобы еще раз осмотреть все то, что оставляет. Количество вещей, мебели и objets d’art, что он привез сюда четыре года назад, за это время значительно поубавилось. Как только он услышал об убийстве царя, граф немедленно выехал из Парижа в Россию. Он прибыл в Тихий Час седьмого августа 1918 года, через двадцать дней после отъезда. Ему пришлось проехать через шесть стран и несколько раз чуть не попасть под перекрестный огонь воинских частей, сражавшихся под пятью разными флагами. Граф добрался до поместья с одним рюкзаком за плечами. Несмотря на то что местные крестьяне были на грани восстания, а домочадцы пребывали в самом угнетенном состоянии, его бабушка‑графиня встретила внука со свойственным ей спокойствием и радушием.
– Саша, – сказала она, не вставая с кресла, – как хорошо, что ты приехал! Ты наверняка голоден. Выпей со мной чаю.
Когда он объяснил ей, что она должна покинуть страну, и рассказал о мерах, предпринятых им для этого, она не стала с ним спорить, поскольку понимала, что другого выхода не существует. Она поняла и то, что с ней с радостью уехали бы и все слуги, но что ей придется взять с собой лишь двух. Графиня также поняла, почему ее внук и единственный наследник, которого она воспитывала с десятилетнего возраста, с ней не поедет.
Однажды, когда графу было семь лет, он проиграл соседскому мальчику партию в шашки. После этого, как помнится, были слезы, проклятия, а доска с шашками полетела на пол. За такое «неспортивное» поведение отец графа резко выговорил мальчику и отправил его спать без ужина. Когда маленький граф лежал в кровати и мучился, в его спальню вошла бабушка. Она села у него в ногах и сочувствующим тоном сказала: «Я понимаю, что проигрывать совсем несладко. Знаю я и то, что этот маленький Оболенский – полная оторва, он старше тебя и лучше играет в шашки. Но, Саша, зачем же ты, дорогой Саша, так себя унизил, устроив столь неприятную сцену?» Он расстался с бабушкой на пристани в Петергофе. Потом вернулся в имение и приказал закрывать дом.
Быстро почистили трубы, убрали и заперли в шкафу столовое серебро и накрыли мебель. Все было так, как всегда, когда хозяева возвращались осенью в Петербург, только на этот раз всех сторожевых собак спустили с привязи, разогнали лошадей и распустили челядь. Граф нагрузил лишь одну повозку с лучшей мебелью из имения, запер двери и поехал в Москву.
«Как все это странно, – думал граф перед тем как выйти из своего бывшего номера. – С самых ранних лет мы учимся прощаться с друзьями и членами семьи. Мы провожаем родителей или родственников на вокзал, навещаем двоюродных родственников, ходим в школу, идем служить в полк. Мы женимся, путешествуем за границу. То есть считается совершенно естественным потрясти человека за плечо и пожелать ему хорошей дороги, спокойно думая о том, что рано или поздно снова о нем услышим.
Наша жизнь не подготавливает нас к тому, чтобы сказать adieu самым дорогим сердцу вещам. И мы не хотим, чтобы жизнь нас к этому готовила. Иногда некоторые милые сердцу вещи начинают приобретать большую ценность, чем некоторые друзья. Мы переносим вещи из одного места в другое, испытывая при этом массу неудобств и тратя большие деньги. Мы регулярно сметаем с них пыль или полируем их. Мы просим детей не делать резких движений и не играть в буйные игры рядом с этими вещами. Связанные с вещами личные воспоминания делают эти вещи еще дороже. Вот шкаф, где я в раннем детстве прятался, вот серебряные канделябры, которые зажигали на Рождество, а вот и платок, которым она однажды вытирала мне слезы. И так далее и тому подобное. Ибо мы понимаем, что эти хорошо сохранившиеся предметы смогут утешить нас при разлуке с человеком.
Но, с другой стороны, вещь – это всего лишь вещь».
Граф положил в карман ножницы сестры, еще раз окинул взглядом эти передававшиеся из поколения в поколение вещи и раз и навсегда выбросил их из своего сердца.
* * *
Час спустя граф дважды подпрыгнул на новом матрасе, чтобы понять, какую ноту издают пружины (соль‑диез мажор, как выяснилось), осмотрел расставленную вокруг него мебель и напомнил себе, что в детстве всегда мечтал о путешествиях во Францию на корабле или в Москву на ночном поезде.
И почему он тогда так мечтал о путешествиях?
Потому что кровати были такими маленькими!
Как же было приятно обнаружить столик, который можно было откинуть так, что его не было заметно, выдвижные полки, встроенные в основание кровати, и лампочки‑бра на стенах – маленькие, но достаточно мощные, чтобы осветить страницу книги. Функциональность дизайна поражала молодой ум. Все это говорило об инженерном гении и одновременно являлось обещанием удивительного приключения. Именно так должны были выглядеть жилые отсеки батискафа капитана Немо, отправившегося в путешествие длиной в двадцать тысяч лье под водой. Любой мальчик с радостью отдал бы сто обычных ночей за одну ночь на «Наутилусе».
Комментариев нет