Фактически же его безумие только усилилось. В свободное от работы время он писал почтовые открытки, писал их десятками, сотнями, посылая их наиболее влиятельным людям города, высказывая в них мнение, что по своему статусу он является равным им. Он писал своему обожаемому Гаррисону и другим высокопоставленным политикам, включая и самого губернатора штата Иллинойс. Возможно даже, что и Бернэм, учитывая его новое, более выдающееся положение, получил от него почтовую открытку.
То, что Прендергаст был беспокойным молодым человеком, не вызывало сомнений, но то, что он может стать опасным, казалось невероятным. Любому, кто встречался с ним, он представлялся еще одной несчастной душой, сокрушенной и раздавленной нестихающим грохотом и мерзостью, царившими в Чикаго. Но Прендергаст имел большие надежды на будущее, которые он в основном связывал с одним‑единственным человеком – Картером Генри Гаррисоном.
Он полностью и с готовностью посвятил себя кампании по выборам Гаррисона в мэры (хотя Гаррисон об этом даже и не подозревал), десятками посылая почтовые открытки и рассказывая всем, кто хотел его слушать, что Гаррисон – настоящий друг ирландцев и всех трудящихся, а значит, именно он и является самым подходящим кандидатом на эту должность.
Он верил, что когда Гаррисон, наконец, переизберется на свой пятый двухгодичный срок – было бы идеально, случись это в наступающих апрельских выборах 1891 года, – и пробудь он на этой должности до следующего переизбрания, в 1893 году, он вознаградил бы Прендергаста тем, что дал бы ему работу. Именно так и действовали чикагские политики. У него не было сомнений в том, что Гаррисон пройдет в мэры и спасет его, Прендергаста, от утренних морозов и злобных мальчишек‑рассыльных: ведь сейчас, кроме этого, в его жизни не было ничего.
Среди наиболее прогрессивно мыслящих психиатров такой вид необоснованной убежденности был известен как галлюцинация, или заблуждение, связанное с недавно описанным умственным расстройством, названным «паранойей». К счастью, такие галлюцинации по большей части были не опасными для окружающих.
* * *
25 октября 1890 года место под строительство выставки все еще не было выбрано, и тут из Европы пришла тревожная новость, первый намек на то, что собираются силы, способные принести выставке больше вреда, чем волокита совета директоров. «Чикаго трибюн» сообщала, что растущие волнения на мировых биржах усилили озабоченность в Лондоне тем, что в ближайшем будущем возможна не только рецессия, но и всеобщая паника. Эти опасения немедленно начали лихорадить Уолл‑стрит. Акции железнодорожных компаний пошли вниз, а стоимость акций компании «Вестерн Юнион» сразу подешевели на пять процентов.
В следующую субботу новости, подтверждающие обвалы на мировых биржах, пришли и по подводному кабелю, соединяющему Британию с Америкой.
В Чикаго еще до прихода этой новости брокеры провели немало времени, обсуждая странные погодные явления того утра. Какое‑то необычное «грязно‑мутное облачное покрывало» нависло над городом. Брокеры шутили, что этот унылый сумрак может быть предвестником приближающегося «Судного дня».
После прибытия первых телеграмм из Лондона шутки кончились. «Беринг бразерс энд компани», одна из мощных лондонских инвестиционных структур, оказалась на грани закрытия. «Эта новость, – сообщал корреспондент «Трибюн», – была просто невероятной». Банк Англии совместно с синдикатом финансистов старались как можно быстрее собрать необходимые денежные средства для оказания помощи «Беринг бразерс энд компани» в выполнении ее финансовых обязательств. «Последовавшая за этим стремительная распродажа акций была чем‑то ужасающим; в течение часа на бирже царила самая настоящая паника».
Бернэму, как и совету директоров выставки, эта волна финансовых потрясений показалась угрожающей. Если она и вправду означала начало истинной и всеобьемлющей финансовой паники, то момент для этого был самым неподходящим. Для того чтобы Чикаго мог выполнить свои хвастливые обещания превзойти Парижскую выставку и по масштабам, и по числу посетителей, город должен был взвалить на себя гораздо более тяжкое финансовое бремя, чем французы, и принять куда больший поток гостей – пока рекордсменом считалась Парижская выставка, привлекшая большее число людей, чем какое‑либо другое событие мирного характера в человеческой истории. При самой благоприятной ситуации выигрыш первенства по числу посетителей выглядел как решаемая задача; при самой неблагоприятной ситуации это было вообще невозможно, в особенности учитывая, что Чикаго расположен внутри континента, а поэтому большинству посетителей выставки потребуется купить билеты на ночные поезда. Железнодорожные же компании заранее и твердо дали понять, что не намерены устанавливать какие‑либо скидки на билеты в Чикаго на время проведения выставки.
В Европе и Соединенных Штатах появлялись корпорации, объявлявшие о своей неплатежеспособности, но их истинные намерения оставались на тот момент непонятными – если рассматривать это ретроспективно, то эти действия были правильными.
* * *
30 октября, в самый разгар нараставшей финансовой нестабильности, совет директоров выставки назначил Бернэма начальником строительства с зарплатой, равной 360 тысячам долларов по нынешнему курсу; Бернэм, в свою очередь, назначил Рута главным архитектором и Олмстеда главным ландшафтным дизайнером.
С этого момента Бернэм формально имел возможность начать строительство выставки, однако он все еще не располагал участком земли, на котором выставка должна была разместиться.
«Не надо бояться»
По мере того как увеличивалось число жителей Энглвуда, у Холмса росли объемы продаж тонизирующих средств и лосьонов. К концу 1886 года аптека работала спокойно, ровно и прибыльно. Его мысли в этот период снова обратились к женщине по имени Мирта З. Белкнэп, с которой он познакомился во время своих кратковременных наездов в Миннеаполис. Это была молодая блондинка с голубыми глазами и пышным телом, но больше красоты Холмса возбуждала окружающая ее аура ранимости и устремленности. Она сразу заняла господствующее положение в его мыслях – ее образ, ее чувственность не выходили у него из головы. Он приезжал в Миннеаполис якобы по делам и ничуть не сомневался в том, что добьется своего. Его веселило, что женщины как представительницы человеческой расы были все такими беззащитными, а также и то, что они верили, будто нормы поведения, которые внушали им в их спокойных и безопасных маленьких городках, таких как Алва, Клинтон и Перси, окажутся столь же действенными, когда они покинут свои пыльные, пропахшие керосином гостиные и начнут самостоятельную жизнь.
Но город быстро приучал их к настоящей жизни. Лучше всего было перехватывать их в самом начале восхождения к высотам свободы, по пути из маленьких городков, когда они, по сути дела, были безымянными, потерянными и их присутствие еще не было нигде зарегистрировано. Каждый день он видел, как они выходят из поездов, из вагонов канатной дороги, из двухколесных экипажей и при этом сосредоточенно всматриваются в листки бумаги, на которых наверняка был записан адрес места, куда им надо попасть. Хозяйки городских публичных домов отлично знали это и, как говорили, выходили встречать прибывающие поезда, неся с собой обещания теплоты и дружбы, откладывая важные детали на потом. Холмс обожал Чикаго, обожал в особенности за дым и грохот, которые безвозвратно обволакивали женщину, не оставляя ни малейшего намека на то, что она вообще когда‑то существовала, лишь иногда оставляя в воздухе тоненькую струйку аромата ее духов, быстро растворяющегося в антрацитовом дыму и зловонных запахах гнилья и навоза.
Комментариев нет