Двое

Бабочки.

Бабочки везде. Капустницы, боярышницы, лимонницы, крапивницы, адмиралы, траурницы, павлиний глаз, бражники, пестрые и голубые мотыльки – всевозможные разновидности бабочек. Тени бабочек, скользящие по цветам в лучах утреннего солнца. Павлиний глаз на лиловых кистях сирени… десять… двенадцать… а вот траурница; павлиний глаз, складывая крылья, становится черным, и тут же, раскрывая, ошеломляет переливами красок; адмиралы на сирени, черный и красный бархат на лиловом; лимонницы, бледно-желтые, со сложенными крыльями бледно-зеленые, с крошечным оранжевым пятнышком, артистически подрисованным зеркальной гладью пруда. Бесполезные прекрасные бабочки, насколько, должно быть, Бог гордится ими больше, чем пчелами! Насколько больше славы заслуживает Он, создав вас!

Птицы.

Прежде всего, голуби в голубятне. Черные монахи. Черные и белые монахи. Началось с двух. Монашки, не имевшие дела с мужским полом. Они с надеждой откладывали яйца, но ничего не выходило. Может быть, утешали они друг друга, что-то неладно в голубятне: ее устройство или вентиляция. Они с надеждой откладывали яйца на крыше, с северной стороны, с южной, на черепице, на камне. Дети не вылуплялись. Печальная история. Потом Реджинальд поехал в Лондон стричься и купил черного монаха (и подстригся), и теперь, где бы ни были отложены яйца, из них появлялись на свет взъерошенные и изумленные птенцы, и росли, и доживали до старости. Их было шесть. Они лениво сидели на крыше, лениво чистили перья на пруду, лениво предавались любви; счастливые, ленивые, прекрасные монахи.

Дикие кряквы на пруду. Чтобы они чувствовали себя как дома, а не как в гостях, Реджинальд предоставил в их распоряжение старую собачью конуру. Там они должны были спать, гнездиться, предаваться размышлениям. Утка вошла внутрь; поразмышляла, проспала ночь и решила гнездиться. Она высидела только два яйца. Селезень, чувствуя, очевидно, что совместная жизнь на пруду становится чересчур семейной, возобновил полеты в лес, собачью конуру вернули в амбар; а три дикие утки счастливо жили в пруду, когда горизонтально, а когда вертикально. Взгляните только на зеленую полоску на шее селезня, думал Реджинальд, исполняясь благоговения, как Он делает это?

Мимо него промелькнул зимородок, который появлялся так редко, – что за красота! Белая сова, прилетавшая в сумерках по своим таинственным и секретным делам, минуя человека, словно задерживала дыхание, затем мягко выдыхала, бесшумнее самой тишины. Крики грачей на вязах весенним утром, черные дрозды в феврале, скворцы в апреле, кукушка, воскрешающая в вас память о каждом прошедшем лете; начало лета и неустанное пение птиц, разгар лета и их таинственное молчание – можно ли забыть, что человек делит с птицами этот мир?

Золотые рыбки в бассейне.

Золотые, черные и золотые, черные и красные, а еще серебряные и золотые. Удивительная, замкнутая, бесполая жизнь, которую они ведут. Дышат, думают, дышат, думают. Они аскетичны, живут ничем. Думают: север, юг, потом вильнут хвостом и думают: восток, запад. Они ждут чего-то, возможно, откровения. А может быть, просто муравьиных яиц? Почему их кормят муравьиными яйцами? С таким же успехом можно было бы полагать, что кролики любят яйца дроздов и с надеждой сидят у подножья деревьев. Сильвия, кормившая золотых рыбок, была удивительно хороша. Она стоит над бассейном и приглядывается к другой, чуть более туманной Сильвии, которая тоже роняет корм, а может быть, тоже роняет свои тихие мысли, она тоже ждет чего-то, возможно, некоего откровения.

Кошки. Их три. Бабуся, Джон Весли и Джем. Бедняжка Бабуся – крохотная беспокойная кошка. Она была бы еще беспокойнее, если бы лучше умела считать. “Мне казалось, что у меня семеро детей, – озабоченно говаривала она. – А я вижу только одного. Вы не знаете, куда делся другой?” Бедняжка Бабуся. Количества детей никто не ограничивает, а с котятами все по-другому. Джон Весли и Джем – уцелевшие потомки двенадцати кошачьих семейств за шесть лет, но никто не помнит, кем они друг другу приходятся: братьями, кузенами или дядей и племянником. Джон Весли длинный и черный, он ходит по пятам за Реджинальдом, дожидаясь, пока тот наклонится вырвать сорняк. Тогда одним прыжком он оказывается на плече хозяина и укладывается наподобие воротника. Джем, ярко-рыжий Джем более сдержан. Реджинальд почти ничего не может от него добиться.

– Эй, Джем, куда ты собрался?

– Да так, кое-какие дела, мистер Уэллард. У меня назначена встреча в поле. По поводу кротов, мистер Уэллард.

– Хорошо, но не таскай домой добычу. Мне не нужны на газонах трупы. Ты понял?

– Нет, мистер Уэллард. Не пойму, о чем это вы. Мне пора, увидимся в другой раз, если вы еще собираетесь здесь побыть. – Он уходит достойно, не спеша.

– Джем!

Обернуться или нет? Нет. Не стоит.

– Джем! – На этот раз зовет Сильвия. Другое дело.

– Да, миссис Уэллард.

– Мистер Уэллард хочет тебе что-то сказать.

– Никаких птиц, Джем. Помни. Птицы запрещены.

– О чем это он? – спрашивает Джем у Сильвии.

Сильвия смеется и что-то говорит Реджинальду.

– До свидания, Джем, – говорит Реджинальд.

– До свидания, миссис Уэллард, – отвечает Джем и покидает их.

III

Шли недели (скоро опять пора стричься), а миссис Бакстер, миссис Хильдершем и миссис Коулби все еще пребывали в надежде, что в один прекрасный день у них в руках очутится “Вьюнок”.

Больше всех надежд питала, как можно предположить, Бетти Бакстер. Она сейчас постоянно жила в Лондоне, если не считать уик-эндов, а в Лондоне, несомненно, магазины есть. Наверное, она пыталась приобрести книгу у Придворного Парикмахера, у Придворной Цветочницы и в этом восхитительном магазинчике справа на Бромптон-роуд, который, правда, еще не входит в число королевских поставщиков, но зато там почти все изделия ручной работы и страшно забавны. Не обнаружив книги ни в одном из этих заведений, она несколько пала духом. Конечно, существуют и другие магазины, но нельзя же ездить по всему Лондону, пока не попадешь в нужный. И тогда-то у нее возник вопрос: “Кто, собственно, покупает книги?” Разве хоть одна из ее приятельниц когда-нибудь обмолвилась, что купила книгу? “Мне попался очаровательный старинный графин”, “Невозможно было не купить вот эти бусы” – о таких вещах говорили постоянно, но кто сказал хоть раз: “Я купил чудесную книжку в магазинчике на Уигмор-стрит”? Никто. И еще одно затруднение. Поскольку вы собираетесь (если собираетесь) купить всего одну книжку, за нее придется платить наличными. Ведь так? Слыханное ли дело – платить за что-нибудь наличными!

Бетти Бакстер начинала терять надежду. Она просто рвется, как она говорила Сильвии, прочитать “Вьюнок”, но ей до сих пор не удалось достать книгу.

Грейс Хильдершем тоже начинала терять надежду, но еще не отчаивалась. Она пока была свободна от малины и от детей и собиралась провести день с хорошей книжкой в руках. Оказавшись в городке, она направилась на почту, где также торговали записными книжками, конвертами и фарфоровыми собачками, и спросила там книгу под названием “Жимолость”. Ей предложили пачку сигарет под таким же названием, которую она рассеянно взяла, ни в какой мере не связав с высказанной ею просьбой. Ей нужна книга. Называется “Жимолость”. Но в киоске не было ничего, имеющего большее отношение к литературе, чем почтовая открытка с изображением Венеры, встающей из вод Брайтонского залива, и лаконичной надписью: “Чудесно отдыхаю. А ты?” Миссис Хильдершем с широкой, милой, смущенной улыбкой отвергла открытку и вернулась домой. На полпути она вспомнила, что книга называется “Вьюнок”, но возвращаться было бесполезно. Она попробует еще раз, когда снова поедет в Бердон.