— Что с тобой? — спрашивает он. — Ты в порядке?
— Не делайте этого, — говорю я.
Он отпускает меня и выпрямляется.
— Этого делать нельзя…
Янус качает головой:
— Уже не я решаю. Мне очень жаль. Да что с тобой творится?
Что творится? Со мной творится Могильник. Сущая ерунда по сравнению с тем, что предстоит Лорду.
— Извините, — говорю я. — Мне слишком плохо здесь.
Он наливает воды в стакан, дает мне выпить. Забыв про грабли, пью из его рук.
— Здесь? — переспрашивает он. — Только здесь?
— Вы знаете, о чем я говорю.
— Догадываюсь. Эти ваши странные суеверия. Ты уверен, что совершенно здоров?
Я молчу. Совершенно здоровых людей не бывает. Пауку ли об этом не знать. Янус опустил веки и кусает губу. Сгорает от любопытства. Долго ждать его вопросов не придется. Он достает из ящика сигареты, и я понимаю, что вопросов будет даже больше, чем я думал. Ян садится на край стола.
— Откуда берется этот страх? — спрашивает он. — Почему? Я сталкиваюсь с этим слишком часто, чтобы просто отмахнуться. Когда в моем собственном кабинете, — он оглядывает стены, словно желая убедиться, что это именно его кабинет, — кого-то прошибает холодным потом… Я хочу знать, чем это вызвано. Если бы такое происходило только с тобой, все было бы понятно. Я отправил бы тебя к специалисту и проблема была бы решена, — он затягивается, внимательно глядя мне в глаза. — Можешь не отвечать, если не хочешь…
— Я отвечу Только мой ответ вас вряд ли удовлетворит. Это плохое место для любого из нас. Есть хорошие места, и есть места плохие. Это плохое. А объяснять почему — долгая история.
Янус молча ждет продолжения.
— И раз вы все равно, не собираетесь пускать меня к Лорду…
Его плавно переходящий в лысину лоб собирается гармошкой морщин.
— Ты что, торгуешься? — спрашивает он удивленно. — Со мной?
— Торгуюсь. Между прочим, я когда-то написал на интересующую вас тему статью, так что вполне компетентен в данном вопросе. Обширная статья с цитатами из классиков и с интригующим названием: «Могильник — вне и внутри нас». Как вы, наверное, уже догадались, сейчас я набиваю себе цену. Так принято, когда люди торгуются.
Янус смотрит с таким изумлением, что становиться смешно.
— Ничего не понимаю, — признается он. — Какая статья? Где?
— Всего-навсего в журнале, выходящем в десяти экземплярах.
Он облегченно вздыхает:
— Теперь понял. Это ваш журнал. О чем он?
— Обо всем. Выходит дважды в год, так что тем хватает. Авторы подписываются неопознаваемыми кличками, и каждый пишет, о чем вздумается. Я написал о Могильнике, а в следующем номере было много откликов. Они бы вас заинтересовали не меньше, чем сама статья.
Янус кивает:
— Торг идет на два номера, то есть на годовую подписку. Кот в мешке. Даже два кота.
— На визит к одному дракону. По-моему, честно.
— Не пойдет, — с явным сожалением отвечает Янус. — Это значило бы поступиться принципами. Пойти на поводу собственного любопытства. Потом я бы сам себя стыдился.
— Как хотите.
Несмотря на отказ, вздыхаю с облегчением. Хорошо, что он не согласился. Мне бы не хотелось, чтобы он прочел тот мой опус. Там было слишком много сказано. Как в картинах Леопарда. Мельком смотрю на них — и тут же отвожу взгляд. Только не хватало еще раз «поплыть». Приковываюсь к Янусу. Стараюсь смотреть только на него. Он нарочито демонстративно оглядывается в поисках того, чего ему все равно не увидеть, и гасит сигарету в пепельнице.
— Ты отвратительно выглядишь, — говорит он. — Ступай выспись, поешь, приведи нервы в порядок и возвращайся.
В голосе раздражение — я и мои страхи его достали. Должно быть, они видны невооруженным глазом.
— Иди, — повторяет Янус. — Все устали. Завтра выходной. Я разрешу тебе зайти к нему.
— Не выйдет, — терпеливо объясняю я. — Был бы рад послушаться, но не могу. Пока не увижусь с Лордом, я не могу ни спать, ни есть, ни смотреть в глаза нашим. Не могу вернуться ни с чем и завалиться в кровать. Я не сделал того, что должен был сделать — неужели вы не понимаете?
— Я должен потакать тебе в твоих капризах?
— Это не каприз. Вы это прекрасно знаете.
— Он должен от вас отдохнуть. Ему нужен покой. Ты в своем истеричном состоянии только навредишь ему.
— Покой у него будет там, куда вы его отправите. И навредят ему там намного больше. Знаете, как здесь говорят о тех, кто ушел из Дома? Как о покойниках. А вы не даете мне побыть с человеком, который скоро для нас умрет.
Янус слезает со стола. Трет лицо, длинный и сутулый, больше, чем когда-либо, похожий на того себя, каким его изобразил Леопард.
— Знаешь… — говорит он, — если ты просидишь в моем кабинете еще немного, я, пожалуй, не смогу больше оставаться тут один. Мне станет мерещиться бог знает что, пока я окончательно не уверюсь, что это и впрямь страшное место. Не знаю, как ты этого добиваешься, но с этим трудно бороться.
— Я не добиваюсь, — говорю я. — Я так чувствую.
— Пойдем, — он открывает дверь и придерживает ее для меня. — Мне дороги мой кабинет и мое душевное спокойствие. Поэтому чем быстрее ты отсюда уберешься, тем лучше для нас обоих.
Я встаю.
— Так вы меня к нему пустите?
— Мы идем туда. Как, по-твоему, должен я спросить, хочет ли он тебя видеть?
Идем по Могильному коридору. Он шагает — длинный, как белая башня, я еле волочу ноги, поспевая за ним. Меня можно свернуть в жгут и использовать вместо половой тряпки. Конечно, я добился своего, но для самого главного, ради чего все затевалось, уже не осталось сил. Сворачиваем в боковой коридор. Задержавшись у длинного непрозрачного шкафа, Янус вытаскивает из него халат и бросает мне:
— Подожди здесь. Сейчас вернусь.
Я жду, рассматривая композицию из кактусов в розовых горшочках, подвешенных на проволочной конструкции, чем-то напоминающей паутину. Еще одну. Этот коридорный аппендикс, выстланный белым линолеумом, сверкает под лампами, гордо демонстрируя главное качество Могильника — стерильность. При желании с него можно есть. Но я всего лишь сажусь на пол и прислоняюсь к стене. И привожу в порядок расшатанные нервы простым внушением. «Ты не пациент, ты здесь проездом. Пробегом. Ты уйдешь, когда вздумается. Помни об этом и терпи».
Когда-то давно в статье о Могильнике я расковырял слово «пациент». Препарировал его, разложил на микрочастицы. И пришел к выводу, что пациент не может быть человеком. Что это два совершенно разных понятия. Делаясь пациентом, человек утрачивает свое «я». Стирается личность, остается животная оболочка, смесь страха и надежды, боли и сна. Человеком там и не пахнет. Человек где-то за пределами пациента дожидается возможного воскрешения. А для духа нет страшнее, чем стать просто телом. Поэтому Могильник. Место, где отмирает дух. Страх, которым пропитаны здешние стены, неистребим. В детстве я не понимал, откуда взялось это название. Старшие оставили его нам в наследство вместе со своим ужасом перед этим местом. Чтобы до него дорасти, потребовалось время. Много времени и страшных потерь. Подрастая, мы как будто заполняли нишу, вырубленную до нас, но по нашей мерке. Пока не заняли ее целиком. Пока не поняли смысл всех названий, придуманных когда-то, и не повторили почти все действия, уже проделанные. Даже безобидный «Блюм» был чьим-то праправнуком, целиком наше детище — и повторение старого. Я не сомневался: если найти номера его предшественников и покопаться в них, всплывет не один крик ненависти к Могильнику, аналогичный моему.
Комментариев нет