Диагноз

Наконец Анит отпустил десятника и посмотрел на философа, который остался стоять у входной двери.

— Прости, что потревожил тебя, — сказал Анит.

— Если бы мне позволили вначале омыть ноги, — проговорил Сократ. — Боюсь, я запачкаю пол твоей мастерской.

— Да, конечно, — согласился Анит. Он взмахом руки подозвал слугу, который омыл ноги Сократа из глиняного кувшина водой, смешанной с вином.

— Мне не хотелось расставаться со своими друзьями в ночь перед моим последним днем, — тихо сказал Сократ. — Но мне показали письменный приказ Ксантия, одного из Одиннадцати, а я всегда уважал законы города.

— Чего нельзя сказать о его богах, — отрезал Анит.

— Люди должны исследовать себя и верить в то, что говорит им ум и душа, — возразил Сократ. — Все остальное тень. Знаешь ли ты басню Эзопа о собаке и тени? Я расскажу тебе ее. Однажды собака добыла кусок прекрасного мяса, зажала его в зубах и тащила домой, когда увидела с моста свое отражение, свою тень. Она решила, что это другая собака с великолепным мясом в зубах, и залаяла на свое отражение. Но в этот миг ее собственное сокровище упало в воду и пропало.

— Оставь свои истории и поучения, — сказал Анит. Не меняя выражения лица, он подумал, что басня очень удачна и ее стоит запомнить. — Я не принадлежу к твоим восхищенным юным почитателям.

— Уверен, что нет. Но чем же ты восхищаешься, могу я тебя спросить?

Вместо того чтобы ответить на вопрос старого софиста, который он посчитал ловким трюком, Анит раздраженно посмотрел на двух тюремных надзирателей. Один из них, старший, начав обходить помещение по периметру, остановился, лизнул соляной конус в углу, а теперь с глупым видом терся лицом о свиную кожу, чтобы унять жжение.

— Вы оставите узника здесь под моей охраной и под мое честное слово, — сказал Анит. — Я поговорю с Ксантием, если вы не понимаете, что я велю вам.

Тюремщики сошлись в углу, о чем-то вполголоса поговорили и крадучись вышли. Анит подошел к большой двери и плотно затворил ее. В маленькой комнатке было тепло, душно и пахло солью. Анит предложил философу медовую лепешку и скамью. Сократ отрицательно покачал головой, отказавшись от угощения, и остался стоять. В сумрачном свете факелов его белая борода казалась серой.

— Я слышал о твоих рисунках, — сказал Анит. — Ты не лишен воображения.

— Это просто мазня старика, который ничего не знает. Сегодня утром надзиратель смыл мои рисунки.

Сократ был слишком спокоен для человека, приговоренного к смерти. Это приводило Анита в ярость.

— Ты поместил богов на полу своего узилища, рядом со смертным человеком, — сказал он. — В чем значение этого?

— Мне просто не хватило места на потолке, — спокойно ответил Сократ.

— Тебе скучно беседовать со мной, — произнес Анит, — поэтому я не стану отнимать у тебя много времени. Давай не будем притворяться. Мы ненавидим друг друга.

Лицо Сократа осталось непроницаемым, но глаза быстро метнулись в сторону кожевенника и посмотрели на него с таким вниманием и спокойствием, что Анит, не выдержав, отвел взгляд.

— Тем не менее, — продолжал Анит, — я хочу сделать тебе предложение. Ты выслушаешь меня?

— Я здесь, как ты видишь, — сказал Сократ и тряхнул цепью, которой были скованы его запястья. — Но мне любопытно было бы осмотреть место, где ты работаешь. Мы должны зайти в самое вонючее место твоей мастерской. Там я выслушаю тебя.

«Что это? — мысленно спросил себя Анит. — Он играет со мной. Не сделал ли я громадной ошибки? Но я должен, просто обязан поговорить с ним, да помогут мне боги». Анит внимательно посмотрел в глаза философа, но не смог ничего прочесть в выражении его лица. Помолчав, кожевенник нахмурился и вздохнул:

— Следуй за мной в дубильню.

В дубильне, примыкавшей к помещению, где солили и подрезали кожу, стояли четыре деревянных чана, в каждом из которых лежало по несколько шкур, плававших в густой черной жидкости, которая когда-то была водой. Возле стен дымно горели укрепленные на деревянных подставках факелы. Из отверстий, проделанных в днищах чанов, вытекала на пол коричневая жижа, смешанная с шерстью, кусками мяса, грязью и кровью. Жижа стекала по скату пола в угол, где она превращалась в желеобразную массу и начинала гнить. Работник, лицо которого было закрыто матерчатой повязкой, ходил от чана к чану и переворачивал шкуры. Каждую минуту он высовывал голову в единственное оконце и, словно утопающий, хватал ртом воздух.

Анита затошнило сразу, как только он вошел в дубильню, и он быстро прикрыл нос воротом одежды. Сократ взглянул на Анита и, оценив в пляшущем свете факелов все неудобство, которое испытывает его враг, спокойно произнес:

— Давай поговорим в помещении, где смягчают кожу после дубления.

«Да, он играет со мной, — подумал Анит. — Но всему есть предел, я должен сохранить собственное достоинство».

— Я буду говорить с тобой здесь, — сказал бывший стратег. — Очень тебя прошу. Я никогда не поднимаюсь в помещение, где мягчат кожу. Оно находится на втором этаже.

— Я в состоянии подняться по лестнице, — без всякой рисовки возразил Сократ.

Ступив на ступени узкой каменной лестницы, они почувствовали противный запах свежего коровьего навоза, отвратительный смрад собачьего кала и острую едкую вонь птичьего гуано. Гнилостный запах становился все более нестерпимым, по мере того как Анит и Сократ, ступенька за ступенькой, поднимались наверх. Анита начало тошнить. На втором этаже, на краю лестничной площадки, ноги Анита подкосились, и он рухнул на пол. Потом его вырвало в рукав одежды, которую жена заботливо украсила искусной вышивкой.

В центре помещения два бритоголовых раба-египтянина, давно потерявшие всякое представление о запахах, мяли в деревянных бочках кожи, провонявшие навозной жижей, в которой они плавали для восполнения кислоты, удаленной известью в дубильных чанах. Даже в тусклом свете над бочками виднелись густые коричневые испарения навоза. Тонкая маслянистая пленка коричневатым налетом покрывала пол, стены и потолок. Египтяне, узнав хозяина, уронили в бочки деревянные мялки и застыли на месте от удивления. В течение краткого мгновения рабы соображали, какое страшное событие могло заставить хозяина подняться в этот смрад, а потом опрометью бросились вниз по известняковым ступенькам.

Философ, не говоря ни слова, пододвинул к сидящему на полу Аниту стул, а сам сел на лавку напротив.

— Ты хотел сделать мне предложение, — напомнил Сократ. — Я готов тебя выслушать.

Теперь, когда рабы перестали мять шкуры, отвратительная вонь стала немного слабее. Анит перестал рыгать. Лицо кожевенника приобрело изжелта-бледный оттенок. Он сидел, прижав к носу большой кусок хлопковой материи, и старался взять себя в руки. Внезапно Аниту показалось, что кроме него и старика на свете больше никого нет. Шум за пределами мастерской стих. Поклонники и почитатели философа разошлись, работа в предместье прекратилась. Лишь в одном из домов раздавались нестройные звуки музыки — вечером кто-то начал учиться играть на лире.