И только Лилиан Бетюн встречала меня дружелюбной улыбкой. Как‑то на заре я поймала ее на том, что она просовывала конверт мне под дверь. Когда я отодвинула засов, Лилиан испуганно отскочила.
– О mon Dieu, благодарение Небесам, это вы! – прижав руку к губам, воскликнула она.
– Это именно то, что я думаю? – поинтересовалась я, глядя на объемистый конверт без указания адресата.
– Кто знает? – уже перебегая через площадь, на ходу ответила она. – Я ничего не видела.
Но Лилиан Бетюн оказалась в меньшинстве. Дни шли, и я начала замечать кое‑что еще: когда я входила из кухни в бар, то все разговоры тотчас же стихали, словно посетители не хотели, чтобы я их случайно услышала. Если во время беседы я вставляла замечание, то оно почему‑то повисало в воздухе. Я дважды предлагала жене мэра баночку с потрохами или бульоном, но в ответ она всегда говорила: мол, спасибо, у нас все есть. Она даже придумала особую манеру говорить со мной, не то чтобы нелюбезную, но отметающую любые попытки продолжить разговор. Мне, конечно, не хотелось признаваться, но я чувствовала облегчение, когда с наступлением ночи обеденный зал вновь наполнялся голосами, пусть даже и немецкими.
В результате просветил меня именно Орельен.
– Софи?
– Да?
Я как раз месила тесто для пирога с кроликом и овощами. Руки и передник были в муке, и я размышляла на тему, как потихоньку испечь из оставшихся кусочков теста печенье для детей.
– Можно тебя кое о чем спросить?
– Конечно, – ответила я, вытерев руки о передник.
Мой младший брат как‑то странно смотрел на меня, словно напряженно искал трудное решение.
– Тебе… Тебе нравятся немцы?
– Нравятся ли мне немцы?
– Да.
– Что за нелепый вопрос! Конечно нет. Я только и мечтаю, чтобы они наконец убрались отсюда и мы могли жить так, как жили до них.
– Но тебе ведь нравится господин комендант?
Я отложила скалку и резко повернулась:
– Разве ты не понимаешь, что это очень опасные разговоры? Ты можешь навлечь на нас серьезные неприятности.
– Если на то пошло, то вовсе не мои разговоры могут навлечь на нас серьезные неприятности.
Из бара явственно доносились голоса посетителей. Я плотно закрыла дверь, чтобы мы могли побеседовать с глазу на глаз.
– Орельен, а теперь скажи мне все, что собирался сказать, – ровным тоном очень тихо произнесла я.
– Они говорят, что ты ничем не лучше Лилиан Бетюн.
– Что?!
– Месье Сюэль видел, как ты в сочельник танцевала с комендантом. Ты танцевала, закрыв глаза, и прижималась к нему так, будто влюблена в него.
От потрясения у меня подкосились ноги.
– Что?
– Говорят, что на самом деле ты отказалась принять участие в réveillon именно потому, что хотела остаться с ним наедине. Говорят, именно поэтому мы и получаем дополнительные продукты. Ты немецкая фаворитка.
– Так что, значит, ты именно поэтому дерешься в школе? – Я вспомнила о том, что, когда спросила брата о подбитом глазе, он нагрубил мне, отказавшись что‑либо объяснять.
– Так это правда?
– Нет, неправда, – ответила я, стукнув скалкой по столу. – Он попросил… Он попросил меня станцевать с ним только один танец, по случаю Рождества, и я подумала, пусть лучше его мысли будут заняты танцами, чем тем, что происходит у мадам Полин. Вот и все, и ничего больше. Твоя сестра просто старалась сделать так, чтобы вы хотя бы сочельник отметили спокойно. Орельен, наш танец позволил тебе поесть свинины на ужин.
– Но я тоже не слепой. Вижу, как он тобой восхищается.
– Он восхищается моим портретом. А это большая разница.
– Ну да, я ведь слышу, как он с тобой разговаривает.
Я нахмурилась, а брат поднял глаза к потолку. Ну конечно же, он ведь часами вел наблюдение через дырки в полу в комнате номер три. Орельен действительно все видел и все слышал.
– Но ты ведь не будешь отрицать, что нравишься ему. Он иногда обращается к тебе на «ты», а не на «вы», и ты ему это позволяешь.
– Орельен, он немецкий комендант. И не мне решать, как ему ко мне обращаться.
– Софи, они все тебя обсуждают. Я сижу наверху и слышу, как тебя обзывают, и уже не знаю, чему верить.
В глазах Орельена я увидела злость, быть может смятение. Я подошла к нему и крепко схватила за плечи:
– Тогда постарайся поверить тому, что я тебе скажу. Клянусь, я ничем, да‑да, ничем не запятнала ни своей чести, ни чести мужа. Каждый божий день я стараюсь найти новый способ поддержать нашу семью, подарить нашим друзьям и соседям еду, тепло и надежду. Я не питаю абсолютно никаких чувств к коменданту. Просто время от времени стараюсь вспоминать, что он такое же человеческое существо, как ты или я. Но если ты, Орельен, хоть на секунду можешь подумать, будто я способна изменить мужу, значит ты круглый дурак. Я люблю Эдуарда. Предана ему всем телом и душой. Каждый день нашей разлуки причиняет мне физическую боль. По ночам я не могу сомкнуть глаз, так как ужасно боюсь за него. А теперь разговор закончен, и больше не смей к нему возвращаться. Ты меня понял? – спросила я и, когда он сбросил мою руку, повторила: – Ты меня понял? – Получив в ответ только мрачный кивок, я не выдержала и, хотя мне не следовало этого говорить, добавила: – И не спеши осуждать Лилиан Бетюн. Может статься, что ты обязан ей больше, чем тебе кажется.
Брат сверкнул на меня глазами и, хлопнув дверью, вылетел из кухни. Я тупо смотрела на тесто и только через пару минут вспомнила, что собиралась печь пирог.
Чуть позже в то утро я решила пройтись по площади. Обычно за хлебом – Kriegsbrot – ходила Элен, но мне хотелось проветриться, да и царящая в баре атмосфера действовала угнетающе. В тот январь голые ветки деревьев уже покрылись ледяной пленкой, а воздух был до того холодным, что обжигал легкие. Мне пришлось натянуть капор пониже на лоб, а рот прикрыть шарфом. На улице прохожих было совсем мало, но и из них мне кивнул только один человек: старая мадам Бонар. Я пыталась уговорить себя, что меня просто невозможно узнать под многочисленными слоями одежды.
Я дошла до рю де Бастид, которую переименовали в Шилер‑платц (хотя мы упорно отказывались ее так называть). Дверь boulangerie была закрыта, и я толкнула ее посильнее. Внутри мадам Лувье и мадам Дюран о чем‑то оживленно беседовали с месье Арманом.
– Доброе утро, – повесив корзину на руку, поздоровалась я.
Обе женщины, закутанные с головы до ног, удостоили меня неопределенным кивком. Месье Арман остался стоять, положив руки на прилавок.
Комментариев нет