Я припарковал взятую напрокат машину под соснами возле автозаправки, в трех сотнях метров от входа в лицей. Приехал я прямиком из аэропорта, с рейса Нью‑Йорк – Ницца, так и не сомкнув глаз за весь перелет.
Получив накануне по почте статью, посвященную пятидесятой годовщине моего бывшего лицея, я спешно покинул Манхэттен. Конверт со статьей мне отправил через почтовое отделение моего издательства Максим Бьянкардини, мой старый добрый друг, с которым мы не виделись целых двадцать пять лет. В конверт он вложил и номер своего мобильного телефона, но набрать его я не решался, пока не понял, что теперь мне не отвертеться.
– Читал статью, Тома? – спросил он меня без околичностей.
– Поэтому и звоню.
– Знаешь, что это значит?
В голосе его угадывались прежние знакомые интонации, только теперь к ним прибавились незнакомые возбужденность, торопливость и страх.
Я не сразу ответил на его вопрос. Да, я знал, что это значит. Это был конец нашей прежней, так хорошо знакомой жизни. И следующую ее часть нам суждено провести за решеткой.
– Тома, тебе надо приехать на Лазурный Берег, – после короткого молчания выпалил Максим. – Надо придумать, как из этого выкрутиться. Надо что‑то делать.
Я закрыл глаза, прикидывая в уме последствия этого дела: масштаб скандала, юридическую подоплеку, неприятности для наших родных.
В глубине души я всегда знал: когда‑нибудь этот день все‑таки настанет. Я прожил почти двадцать пять лет – вернее, притворялся, что жил, – с дамокловым мечом над головой. Я постоянно просыпался в холодном поту среди ночи, вспоминая те давние события и неизменно думая о том, что однажды все раскроется. По ночам я глотал седативы, запивая их каруидзавой, но заснуть снова мне редко когда удавалось.
– Надо что‑то делать, – твердил свое мой друг.
Я понимал: он тешит себя иллюзиями. Ведь бомбу, грозившую обратить нашу жизнь в прах, мы сами и заложили тогда, декабрьским вечером 1992 года.
И мы оба понимали: обезвредить ее невозможно никакими силами.
2
Я закрыл машину и направился к автозаправке. Это был маленький супермаркет, наподобие американского, который все называли «У Дино». За бензоколонками располагалась крашеная деревянная постройка – здание в колониальном стиле, где помещались магазинчик и уютное кафе с обычной просторной террасой под навесом.
Я толкнул ходящую взад и вперед дверь. Внутри почти ничего не изменилось – время совсем не тронуло это заведение, со всеми его причудливыми особенностями. В глубине магазина, в окружении высоких табуретов, помещалась беленая деревянная барная стойка со стеклянными колпаками в дальнем ее конце, под которыми, точно в ларцах для драгоценных камней, лежали разноцветные пирожные. Оставшуюся часть помещения, как и террасу, занимали диванчики и столики. На стене висели эмалированные таблички с рекламой старых, ныне уже не существующих торговых марок, а также плакаты с изображениями Ривьеры в «безумные» годы. Чтобы вместилось побольше столиков, убрали бильярд с игровыми автоматами, в которых я оставил кучу денег в бытность мою фанатом «Автогонок», «Арканоида» и «Уличного хулигана‑2». Остался только настольный футбол – старенький «Бонзини» с протертым чуть ли не до дыр полем.
Я не удержался и погладил футбольный стол из крепкого бука. За этим самым столом мы на пару с Максимом часами напролет снова и снова переигрывали все крупные матчи с участием ОМ. На меня потоком нахлынули воспоминания: хет‑трик Папена в Кубке Франции 1989 года; игра рукой Ваты в матче против «Бенфики»; удар Криса Уоддла внешней стороной правой стопы в игре против «Милана» в тот достопамятный вечер, когда на стадионе «Велодром» вырубился свет. К сожалению, мы с ним так и не отпраздновали долгожданную победу в Лиге чемпионов в 1993 году. В то время я уже покинул Лазурный Берег – уехал в Париж учиться в коммерческой школе.
Я впитывал в себя атмосферу кафе. Максим был не единственный, с кем я имел обыкновение захаживать сюда после уроков. Самые яркие воспоминания у меня были связаны с Винкой Рокуэлл, девчонкой, в которую я был тогда влюблен. В нее были тогда влюблены все мальчишки. Это было вчера. С тех пор прошла целая вечность.
Направляясь к стойке, я чувствовал, как волосы у меня на руках встают дыбом по мере того, как в голове возникают мгновенные, но все более отчетливые образы. Я вспоминал чистый смех Винки, щелочки между ее верхними резцами, ее воздушные платья, непостижимую красоту, отстраненный взгляд на вещи. Помнится, летом здесь, «У Дино», Винка пила вишневую колу, а зимой заказывала по несколько чашек горячего шоколада с плавающими на поверхности мелкими зефирками.
– Что будете заказывать?
Я глазам своим не верил: в кафе все так же заправляла итало‑польская чета Валентини. Глянув на хозяина, я тут же вспомнил его имя. Дино (ну конечно…) оторвался от чистки кофемашины‑эспрессо, завязав со мной разговор, а Ханна между тем продолжала листать местную газету. Он раздобрел и полысел, а ее кожа больше не была золотисто‑желтой, и у нее изрядно прибавилось морщин. Впрочем, со временем Дино и Ханна, казалось, стали еще больше подходить друг другу. Сказывался эффект старости – она обесцвечивала слишком яркую красоту и вместе с тем придавала легкий налет лоска самым обыкновенным физическим чертам.
– Мне кофе, пожалуйста. Двойной эспрессо.
Подумав мгновение‑другое, я решил окунуться в прошлое, вызвав в памяти призрачный образ Винки:
– И вишневую колу со льдом и соломинкой.
Тут мне показалось, что один из Валентини вроде бы признал меня. Мои родители директорствовали в Сент‑Экзе с 1990‑го по 1998 год. Отец руководил лицеем, а мать заведовала подготовительным отделением, на основании чего они пользовались служебной жилплощадью на территории кампуса. Поэтому я был здесь частым гостем. В обмен на пару‑тройку бесплатных заходов в «Уличного хулигана» я иногда помогал Дино убирать в подвале или готовить его знаменитый замороженный заварной крем, рецепт которого он унаследовал от своего папаши. Покуда его жена все так и сидела, впившись глазами в газету, старый итальянец получил от меня деньги и подал мне напитки, но при этом в его усталом взгляде не мелькнуло ни искорки.
Три четверти зала пустовало, и это было удивительно, тем более для субботнего утра. В Сент‑Экзе немало учеников жили при лицее, и в мое время большинство из них оставались там и на выходные. Воспользовавшись этим обстоятельством, я направился к нашему с Винкой любимому столику – последнему, в самом конце террасы, под благоухающими ветвями сосен. Поскольку звезды тяготеют друг к другу, Винка всегда предпочитала сидеть лицом к солнцу. С подносом в руках я сел на свое обычное место – спиной к деревьям. Поставил перед собой чашку с кофе, а стакан с вишневой колой водрузил перед пустовавшим стулом напротив.
Комментариев нет